В организации занятий по фигурному катанию и в проведении их центральной фигурой является тренер-преподаватель. От его личных качеств, от его опытности и умения зависит в огромной мере успешность всей педагогической работы в секции фигурного катания. Прежде всего он должен быть грамотным в идейно-политическом отношении, авторитетным в своей специальности, обладать твердыми и ясными теоретическими познаниями и практическими педагогическими навыками. Его роль не ограничивается только обучением, он — ответственный воспитатель своих учеников, и об этом он никогда не должен забывать. Он сам своим поведением должен подавать пример...
Н. А. Панин-Коломенкин. «Искусство фигуриста»
 Вначале небольшой монолог автора, который знаком со многими нашими тренерами и имеет возможность присмотреться к их работе с достаточно близкого расстояния. Трудная это профессия, ох какая трудная. Без преувеличения могу сказать: одна из самых трудных, какие только автору известны. И в этом легко может убедиться даже человек, не слишком хорошо знающий детали тренировки и не имеющий отчетливого представления о том, что есть современная спортивная подготовка.
Естественно, что квалифицированный тренер должен готовить спортсменов, которые могут показывать высокие результаты на соревнованиях. Как готовить — в принципе известно хорошо: книг и учебников у нас издано превеликое множество. Кажется, возьми в руки эти книги, методические пособия, приложи к этому рычагу некоторые усилия, и ты получишь желаемый результат. Ан нет. Не так все просто, как на учебной схеме. А крупного успеха, всеобщего признания вообще достигают немногие, и отсюда опыт любого известного тренера становится бесценным.
Что же главное в этом опыте? Что подлежит исследованию в первую очередь? Ведь, повторяю, принципиальная схема обучения тем или иным техническим приемам хорошо известна и доступна любому специалисту, а звезды спорта на небосклон восходят с помощью лишь немногих тренеров. Благодаря чему же именно они добились успеха?
Полного ответа на эти вопросы нет. И это вполне понятно, поскольку тренерский дар такой же редкий, как, скажем, дар скульптора. Далеко не каждому ведь, кто скульптором называется, дано найти в граните то, что сохранит созданный им образ на века.
Настоящий тренер должен вначале увидеть в человеке его спортивное дарование, а затем уже с помощью профессиональных приемов, тонко и нежно, снимая ненужные напластования и выделяя истинную сущность «материала», создать чемпиона, который открывает перед изумленными зрителями новые возможности в борьбе с временем и пространством.
Но создать чемпиона сегодня — половина дела. И тренер не тренер, если он сводит свою задачу только к высокому результату. Спорт стремительно молодеет, И на арене мы видим в огромном количестве щкольников. Тренировкам они отдают больше времени, чем школе. С тренером они проводит времени больше, чем с собственными родителями. И вот уже тренер заменяет им и школьного педагога, и даже родителей, именно он превращается в центральную фигуру всего процесса формирования новой личности.
Тяжела ноша тренера! Тяжела безмерно, особенно если ученик в зените славы. Мы говорим не только о сложности спортивных баталий, о напряженности поединков с сильными соперниками, о тактике и стратегии борьбы. Но и о том, что тренер сам, беспредельно преданный своему делу, заменяя ученику и школу, и семью, лишается подчас семьи, в которой не бывает неделями. Тренер воспитывает десятки учеников и ведет их к гармоническому развитию личности, но для собственного ребенка времени ему не остается: каждый день, каждый вечер — в спортивном зале. И еще недели и месяцы поездок на соревнования, ибо никто не может заменить тренера, изучившего характер и способности ученика чуть ли не на «клеточном уровне».
Жизнь без выходных. Растворение в десятках судеб и кристаллизация после этого новых знаний, чтобы немедленно возвратить их очередному поколению воспитанников. Процесс беспрерывный, растянутый на десятилетия, потому что личность учителя продолжает функционировать и в учениках его учеников.
Автор не собирается, конечно, создавать культ тренера. Его творчество лишь часть огромного процесса воспитания гармонически развитой личности, но именно та часть, без которой процесс так же невозможен, как и при отсутствии тех, кого надо воспитывать.
Возвращаясь к вопросам, которые автор задавал в начале главы, он хотел бы в заключение сказать: чем сильнее, выше, глубже личность тренера, тем сильнее, выше и глубже личности его учеников, тем ярче их талант. И, изучая опыт работы тренеров, не забывайте изучать их личность с такой же тщательностью, как и характеры их учеников. И тогда слетят покровы со многих, казалось бы непостижимых, тренерских тайн.
Закончив монолог, автор возвращается к своему герою и застает его в тот момент, когда он приступает к первым своим — еще очень робким — шагам на тренерском поприще. Он еще очень застенчив, Николай Коломенкин, он даже несколько стесняется своего занятия — неожиданно возникшего желания записывать в блокнот все нюансы тренировки, вести домашний ана-'лиз этих заготовок.
Сережа Крупский, близкий товарищ Николая, тоже студент университета, увлекался велосипедом. Коломенкин, сам в гонках не участвовавший — врачи не разрешали, сердце слабое, — решил помочь Сереже подготовиться к гонкам в Михайловском манеже. Он вооружился записной книжкой и на первых порах занимался только одним: старательно фиксировал время прохождения Сережей дистанции на тренировках, его самочувствие при этом. Цифры накапливались день за днем. Цифры становились кодом, с помощью которого при желании можно было определить состояние здоровья Сережи в тот или иной день. Раскладка цифр в графиках позволила заняться прогнозами на ближайшие дни, и часто они совпадали с реальностью. Постепенно Николай научился предупреждать переутомление. Он замечал надвигающийся спад за несколько дней до того, как могла разразиться буря, и советовал Сереже сделать небольшой перерыв, развеяться, отдохнуть.
Это были поиски путей к системе тренировки, поиски сугубо эмпирические, не построенные пока на серьезном знании методов тренировки и физиологии спортсмена. Но результаты они дали, и неплохие. В то, что Николай может дать точную рекомендацию, Сережа Крупский поверил быстро. А затем к нему присоединились еще двое гонщиков — знаменитый в то время Михаил Дьяков и его тезка студент-юрист Репинский. Поле для эксперимента и наблюдений увеличилось втрое. И вскоре Николай пришел к выводу, что «помимо всяких наблюдений за состоянием организма и за правильным режимом жизни главным условием успеха является не что иное, как настойчивая и упорная работа над собой, т. е. тренировка в данном виде спорта и глубоко продуманная тактика на гонках...»
Вывод как будто простой, по нынешним временам для такого заключения ни особых знаний, ни особого ума не требуется. Но здесь надо учесть, что первые свои тренировки Николай вел в 1895 году, когда никакой системы, методики тренировок в велосипедном спорте (и не только в нем) не было. Каждый прием апробировался на ходу, каждый эксперимент ставился на тех трех спортсменах, которые были в его распоряжении. И они охотно вверили свою спортивную судьбу в руки юноши, почти мальчика, увидев в нем человека, глубоко заинтересованного, сопереживающего, чувствующего тренировку и гонку, как они сами.
Результаты превзошли все ожидания. Дьяков не знал поражений в первом, высшем, разряде гонок, Крупский — во втором. Репинский если и проигрывал, то только Дьякову. Николаю нравилось разрабатывать вместе со своими друзьями тактические планы ближайших стартов. Самыми популярными были гонки в Михайловском манеже, в которых участвовали все сильнейшие велосипедисты Петербурга, и наш «квартет» лучшие свои «произведения» создавал для этих соревнований.
Тренировались ежедневно. В манеже готовилось много гонщиков из различных клубов, были и «дикари», чьи поступки на дорожке были труднопредсказуемы. После каждого тренировочного дня неразлучная четверка собиралась на оперативную «летучку».
Как вели себя гонщики А., 3. и Н.? Что нового в тактике велосипедиста Т.? Какие дистанции они предпочитают? Сколько отрезков и с каким временем проезжают на тренировке? Заметны ли уязвимые места, и если заметны, как их можно использовать цри личной встрече на дорожке?
Они разработали целый вопросник. Это было нечто вроде увлекательной игры, и никто из них всерьез не думал о том, что в будущем одному из них все эти наблюдения понадобятся для умозаключений, выводов, которые лягут в основу будущей методики спортивной тренировки — и не только в велоспорте.
Самое серьезное испытание ждало молодого тренера во время поездки Михаила Дьякова в Англию, куда его рекомендовал Царскосельский кружок велосипедистов для участия в гонках национального чемпионата. Дьяков уезжал один, и надо было предварительно разработать несколько тактических вариантов, чтобы не застали врасплох неожиданные ходы соперников. В свою очередь, решено было применить новинку, которая была основана на некоторых индивидуальных качествах Дьякова, на его скоростной выносливости. После возвращения Дьяков рассказывал своим друзьям:
«Если говорить откровенно, то не так уж это было страшно. Тактически английские и приглашенные на открытый чемпионат гонщики были подготовлены плохо. Главное для них — жми на педали и постарайся уйти от соперников. Ни неожиданных рывков, изматывающих всех, кроме того, кто предложил их, ни игры со сменой ритмов не было. Я проиграл только первую гонку, да и то потому, что стартовала сразу огромная толпа и выбраться из нее было просто невозможно. Маневрировать не удавалось, я был зажат гонщиками со всех сторон, и до самого финиша мы шли такой вот бесформенной массой.
А затем я понял, что наш главный тактический вариант в таких условиях как раз то, что мне нужно. Дистанция ведь короткая, выносливости у меня хоть отбавляй, да и чувствовал я себя после переезда замечательно, акклиматизировался сразу. И как только стартер дал сигнал, я рванул вперед что есть сил. Думаю, что англичане сочли меня безумцем, ибо впечатление было такое, что я пошел на финиш, что впереди последние 100 метров. Конечно, идти далеко впереди всех, рассекая в одиночку сырой и густой английский воздух, было очень даже нелегко. Но мной уже овладел азарт, ноги были легкими, и догнать меня, даже когда все спохватились и бросились в погоню, никто не смог. Такие же варианты я предложил и во всех остальных заездах и в Лондоне, и в Бирмингеме, серьезного ответа на мои предложения не услышал. Победы достались даже неожиданно легко, поскольку, повторяю, над тактикой мои соперники совсем не работают. В конце поездки я купил свежий номер местного велосипедного журнала и там увидел шарж на себя: я в костюме «Кружка» еду на велосипеде, в высоко поднятой руке держу медаль чемпиона...»
В 1896 году группа Панина завоевала большинство призов в велосипедных гонках, что и дало право журналу «Петербургская жизнь» напечатать большой снимок всей четверки и под ним подпись: «Лучшие ездоки Петербурга и их тренер». Впоследствии Николай Александрович писал об этом периоде своей тренерской жизни: «В чем же заключалась тогда моя тренерская работа? Я был студентом университета, и мое «тренерство» составляло для меня такое же любительское увлечение или развлечение, как участие в гонках для моих товарищей. Материальной заинтересованности в этом деле для меня не существовало. Никакой литературы о методике тренировки в моем распоряжении не было, и мы вместе с Крупским создавали начало ее на основе собственного опыта езды на велосипеде и наблюдений за самочувствием, сном и общим состоянием здоровья в связи с результатами прохождения тех или иных дистанций на тренировке. Дело сводилось к регистрации ряда показателей и к регулированию по полученным данным работы гонщика на ближайшие дни.
В основу тренировки был положен давно известный мне по практике гребли на Неве принцип: настойчиво работать над своим совершенствованием, не прерывая работу, если нет серьезных оснований, в течение примерно 4—6 недель. Кроме того, благотворно сказывались сам факт присутствия товарища-тренера на треке, его дружеское участие в работе гонщика, совместные обсуждения тактических приемов, наблюдения за посадкой, техникой езды, дыханием гонщика, за поведением его до и после тренировки и, наконец, за общим режимом. Вот, собственно, и все. Однако результат у нас был блестящий. Другие хотя и хорошо ездили, но проигрывали и оставались на вторых и третьих местах. Не оттого ли, что вся их тренировка сводилась к одному: ездить каждый день как можно больше, не обращая внимания на самочувствие и преодолевая неохоту в случае ее появления?»
Был у Николая еще один ученик — Дмитрий Маршалов, сын известного петербургского яхтсмена, тоже студент университета. Одно время они часто отдыхали на даче Маршаловых в Стрельне и там тренировались ежедневно. Николай тоже не слезал с велосипеда, приобрел выносливость и благодаря этому смог очень серьезно подготовить Маршалова в тактике неожиданных бросков.
Снова была игра. Снова были загадки и отгадки. Снова надо было в доли секунды принимать решения в ответ на хитроумные ходы тренера. Маршалов должен был по ходу гонки всякий раз находить самые остроумные, парадоксальные решения в ответ на сюр-призы, которые ему предлагал Николай. И еще надо было в строго обусловленных местах попытаться сделать спурт и обойти соперника, который был к этому спурту готов и сам развивал максимальное ускорение. Тренировки получались интересными. А где интересно, там не замечаешь полета времени, не чувствуешь усталости. И Маршалов к середине сезона приобрел замечательную форму и отличился, победив в одной из гонок чемпиона России А. М. Фокина. Да и сам Николай окреп настолько, что мог уже составить конкуренцию самым сильным велосипедистам, во всяком случае своих учеников он уже обходил.
К концу девяностых годов велоспорт теряет свою привлекательность для Панина, ибо профессионализм все энергичнее начинает проникать в гонки. Но увлечение тренерской деятельностью сохраняется, оно дает новые ростки несколько лет спустя. А пока Николай делает для себя вывод: только тогда можно по-настоящему понять своего ученика и его потребности, когда знаешь все тонкости данного вида спорта и спорта вообще. Он записывает эти выводы в свой дневник, он размышляет над ними, чтобы, в конце концов, сформулировать следующую, можно сказать классическую, заповедь: «...выбору личного состава преподавателей и тренеров должно быть уделено особое внимание. К тренерской деятельности должны допускаться только лица, имеющие специальное физкультурное образование не ниже техникума, или лица, уже зарекомендовавшие себя безупречной и успешной работой в данной области. С другой стороны, было бы совершенно неверным допускать к этой работе только лиц, имеющих тот или иной стаж успешного участия в соревнованиях, также неверно допускать к ней малокультурных людей только потому, что они имеют личные спортивные достижения. Звание чемпиона еще не делает из спортсмена педагога; чтобы сделаться им, необходимо пройти специальную серьезную подготовку.
Даже человек, никогда не выступавший сам на соревнованиях, но имеющий необходимые для педагога качества и знания в фигурном катании, может принести большую пользу, чем морально неустойчивый чемпион. Для таких лиц, однако, необходимо испытание на право исполнять обязанности тренера и преподавателя...»
И еще:
«Ответственность педагога-тренера увеличивается в условиях подготовки к соревнованиям и проведения их, в особенности в его работе с подростками, где закладывается фундамент для формирования характера будущего спортсмена. Он должен уметь использовать обстановку соревнования для правильного воспитания своих учеников. В частности, он должен внушить им подлинно товарищеское, благородное отношение к противникам не только в своем коллективе, но и при встречах с членами других организаций, честное отношение к победе за лучшие достижения и стремление честно завоевать победу...»
Поэт писал:
Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре,
Я таю сам, как тает снег,
Я сам, как утро, брови хмурю.
Со мною люди без имен,
Деревья, дети, домоседы,
Я ими всеми побежден,
И только в том моя победа...
Такие строчки Николай Александрович мог бы поставить эпиграфом ко всей своей тренерско-педагоги-ческой деятельности. Двуединство тренер — ученик не переставало волновать его с того далекого 1897 года, когда он впервые попробовал свои тренерские силы, и до самого конца пути.
Он пошел по этому пути, не испытывая и тени сомнения. Путь был таинственным. Путь был почти непроверенным, и надо было рисковать на каждом шагу. Путь, наконец, в окружавшей его среде пользовался репутацией сомнительного, ибо спорт считался развлечением — не более! — и если для кого-то он превращался в основное дело, да еще жизненно необходимое, тому пощады ждать не следовало. С этим Николаю Александровичу приходилось сталкиваться, и не раз. Ибо после окончания университета по отделению физической химии он в принципе должен был остаться здесь для продолжения научной работы. Ио надо было срочно искать заработок. И после небольшой стажировки при Петербургской казенной палате он получает место в финансовом ведомстве по департаменту окладных сборов. Вначале — место помощника, а затем и инспектора Царскосельского уезда.
Бюрократический аппарат. Бюрократические привычки. Бюрократический взгляд на жизнь. Каждый день, каждый час немеркнущее око начальства, бдительно следящее за тем, чтобы в подведомственной канцелярии никто и ничем не выделялся. Двойная жизнь. Жизнь под псевдонимом: царскому чиновнику в спорте делать нечего.
И он вел ее, двойную жизнь, в течение долгих лет. Пока не пришла революция. И когда можно уже было избавиться от псевдонима, когда больше не потребовалась маскировка, выявилось, что псевдоним стал как бы второй фамилией. Более того: первой и очень уважаемой фамилией, без которой Николай Александрович уже и представить себя не мог. Так они и остались при нем навсегда — две фамилии: Панин-Коломенкин.
Счастливой оказалась судьба спортивного псевдонима. Счастливой она была с самого первого шага, хотя вначале «Паниным» был совсем другой спортсмен. Студент университета Коля Коломенкин получил псевдоним по наследству от другого студента — Сережи Крупского, своего ученика и друга, велосипедиста, о котором уже рассказывалось в этой главе. После одного неудачного заезда и травмы отец Крупского, маститый профессор, который и раньше не одобрял спортивные занятия сына, категорически запретил ему выступать на состязаниях. Тогда-то Сергей и подарил свой псевдоним Николаю.
— Он мне всегда приносил удачу во время гонок. Он пригодится и тебе. Я это чувствую. Поверь мне...
Новый Панин слушал старого Панина. Они понимали друг друга.
— Спасибо. Вместе с псевдонимом я возьму и твою веру в то, что он приносит счастье!
Крупский, конечно, знал о новом увлечении своего друга. Вполне возможно, что и раньше Николай рассказывал ему о своей детской любви к конькам. Но теперь все было по-другому. В Юсуповом саду на тренировки собирались превосходные спортсмены. Дедушка русских фигуристов Алексей Павлович Лебедев стал одним из самых активных воспитателей молодых спортсменов. Продолжал свои выступления Александр Никитич Паншин — выдающийся конькобежец и фигурист. Вячеслав Измаилович Срезневский, бессменный председатель «Общества любителей бега на коньках», был прекрасным организатором и самым энергичным поклонником фигурного катания. И не случайно именно на катке общества в 1896 году было решено провести первый мировой чемпионат фигуристов.
Коля Коломенкин видел, как шел этот чемпионат. Помнил хруст льда в тишине, когда четверо участников решили попробовать начертить свои фигуры; первые резкие взмахи рук — нечто вроде сегодняшней разминки; осторожные взгляды — поиски ориентиров, с помощью которых легче найти «полюсы» своей фигуры.
В священнодействиях каждого фигуриста был какой-то свой особый смысл, и Коле сразу же захотелось докопаться до первооснов их действий. Но когда он попробовал это сделать, ничего не вышло. Не смог он перевоплотиться ни в венца Густава Хюгеля, ни в сильнейшего фигуриста из Мюнхена Гильберта Фукса, ни в петербуржцев — Георгия Сандерса и Николая Подус-кова.
Но больше всего Коля был огорчен тем, что русские в чемпионате никак не могли противостоять двум иностранцам.
«Как же так, — думал он изо дня в день, — как же так: мы были сильнейшими, Лебедев мог побить самых лучших в мире. И было это совсем недавно, всего шесть лет назад. И до этого мы часто побеждали на международных состязаниях — и у себя дома, и за рубежом. А сейчас проигрываем. И безнадежно. Почему? Как дошли до такой жизни? Ведь мы привыкли уже к мысли, что наш каток — самый лучший. Что наши специальные фигуры — самые красивые. Что мы первооткрыватели многих элементов. И что при нашей замечательной музыке все наши фигуристы — образец музыкальности.
Тогда почему же Сандерс и Подусков так далеко позади?
Говорят, что они тренировались форсированно, что лучших у нас сейчас нет... Но почему же нет? Ведь Лебедев остался, и он тренирует меня и других молодых фигуристов. Что же мешает нам принять от него эстафету? Вопрос заключается в нас самих или в чем-то другом, мне пока неизвестном?»
Размышляя над этим, он не переставал разнимать на самые мелкие детали ход и картинку чемпионата, тасовал и снова складывал мозаику впечатлений.
Бот Гильберт Фукс. Он невысок, подвижен — сгусток энергии. Он, вероятно, занимается — или раньше много занимался — гимнастикой. Как и балет, гимнастика накладывает свой несмываемый отпечаток на тех, кто ею занимался. Осанка. Походка. Поворот головы. Жест — четкий и уверенный. Да, да, фигуристу гимнастика важна. Но в меру, конечно. Как и балет. Точнее — хореография. Чувство меры тут обязательно, потому что у Фукса от его гимнастики чуть больше резкости, чем нужно. Плавность движений от этого уменьшается. Пластика принимает иной характер.
Но зато смел. И программа произвольного катания отражает его смелость. Он, как оркестр, играющий бравурные марши, — сплошные восклицательные знаки!
Прыжок в полтора оборота высок и чеканен. Выезд безукоризненно элегантен. Это создает иллюзию легкости и доступности. Не поддаваться только на этот мираж: прыжок труден, и на тренировке надо посмотреть и подход к нему и саму конструкцию механизма полета и вращения. «Волчок» у Фукса раскручивается с первого оборота, и выходит он из него даже неожиданно, когда скорость еще не погашена. Это тоже дает дополнительный эффект. В «кораблике» мюнхенский фаворит легко меняет направление скольжения и беспрерывно рассекает гладь ледового озера.
А теперь надо отбросить второстепенные детали. Что же главное? Что может оставить себе в втчестве «рамы», «сетки», которую затем можно заполнять и собственным содержанием?
Главное в программе Фукса — приходит наконец он к единственно важному для себя выводу — это ее целесообразность. В программе нет лишних, а потому и ненужных, раздражающих деталей. Все в ней пронизано рациональностью. Отсюда и законченность, завершенность. Для Коли Коломенкина во всем этом целая жизненная программа. Он даже на лицо Фукса смотрит и ищет некую целесообразность мимики, идущую от тех движений, которые принадлежат корпусу, ногам.
Густав Хюгель совсем другой. Во время демонстрации обязательных фигур он выглядел даже печальным. Лицо его на сложных «узлах» вытягивалось, все черты заострялись, как у тяжелобольного. Конечно, трудно найти прямую связь между выражением лица и тем узором, который выписывают на льду ноги спортсмена. И все-таки Коля чувствовал эту связь и отмечал про себя, что даже если судьи не отреагируют на это «мученичество» снижением оценок, все равно по каким-то неуловимым нервным каналам выражение лица запечатлеется в ледовой графике и сделает ее или веселой или грустной.
Он еще не записывает свои выводы. Он их только приплюсовывает и беспрерывно проецирует на себя.
Конечно, ни к чему брать слащавые, манерные движения Хюгеля в качестве образца для подражания. Но вот некоторые элементы, в частности пируэты, на вооружение пригодятся.
Ну, а специальным фигурам Фуксу и Хюгелю поучиться надо у Сандерса. Тут его «крест» с крохотными колпачками — непревзойденный пока образец чертежного мастерства.
Итак, Фукс заслуженно становится первым мировым чемпионом, а Хюгель завоевывает серебро. У Сандерса золотая медаль за специальные фигуры. Если бы можно было соединить вместе смелость прыжков и легкость хода первого с музыкальностью и стремительностью пируэтов второго и добавить к этому невиданные ранее орнаменты специальных фигур третьего, то получился бы почти идеальный спортсмен. Панин уже видит такого фигуриста. Он готов его создать. Побороться за его универсальный, завершенный стиль.
С тех пор всегда, на любой тренировке, на любом соревновании, он отмечал беспрерывно: это пригодится для меня, это может быть использовано для других. А вот это — грубо, это нарушает целостность восприятия и посему от этого надо избавляться. И мне. И другим. Каждая картинка препарировалась. Вначале этот процесс шел как бы сам собой. А затем Панин начал стимулировать этот анализ.
Он готовил себя к будущему, еще не зная, каким оно будет! Он готовился стать тренером-педагогом, еще не зная, что такая профессия в недалеком — учитывая масштабы истории — будущем станет одной из самых почетных и благородных!
Он дал стихии спорта унести себя, чтобы потом взять бразды правления в свои руки и покорить ее. И для себя, и для других!
А пока — тренировки и подготовки к первому официальному старту. После поражения на первом мировом чемпионате зашевелился комитет «Общества». Занятия и ведущих фигуристов, и совсем молодых пошли планомерно. На том участке катка, который именовался «академией» и который отдавался самым сильным, теперь регулярно тренировались вместе с А. Паншиным юные А. Морозов, С. Палехов, А. Гопп и Коля Ко-ломенкин, заявивший, что отныне на состязаниях он будет выступать под псевдонимом Панин. В эти дни и стало известно, что на первые числа февраля 1897 года планируется состязание на звание «Лучшего конькобежца России по искусству», иначе говоря — первый чемпионат России по фигурному катанию на коньках. Ближайшая цель обозначилась предельно четко. Но она еще была недостижима, потому что к первенству допускались только опытные спортсмены, а для молодняка устраивалось отдельное соревнование. Двери открыты для всех. Записываются для участия семеро. Среди них и Панин.
Собственное его свидетельство о том, как шли соревнования, чрезвычайно важно, поскольку в нем есть то рациональное зерно, которое он сохранял и развивал всю жизнь:
Я уже тогда без чьих-либо указаний понимал, как важно заранее изучить и использовать все условия, в которых должно пройти предстоящее соревнование. Еще на тренировках, мучась над восьмеркой и одной двукратной тройкой в первой половине восьмерки (вторая часть фигуры выходила чуть ли не вдвое меньше первой— не хватало хода после двух троек), я заметил, что в середине большого пруда, где обычно проходят соревнования, лед имеет едва заметный уклон во все стороны, от возвышающегося неподалеку фонтана по направлению к туфовой скале. С этой минуты восьмерка меня больше по страшила.
На соревнованиях проделал некоторые фигуры не хуже Римера (фигурист из Юрьевского клуба конькобежцев), а петлю вперед намного лучше. Когда же дошло дело до восьмерки, я начал ее близ фонтана в направлении к нему, а на перетяжке меня так понесло под гору, что вторая часть фигуры получилась как раз требуемой огромной величины, и я услышалг, как кто-то из судей сказал: «Вот это так!»
Произвольное катание и три оригинальные специальные фигуры совсем закрепили мое преимущество: я набрал 88,1 процента наивысшей оценки. Ример получил второй приз, Морозов — третий.
Уже после первой победы в 1897 году я начал обучать фигурному катанию младших конькобежцев в Юсуповом саду... Постепенно, в результате упорной работы над собой, я, недавний ученик школы фигурного катания, сам стал тренером-общественником. Работу по воспитанию новых спортивных кадров я рассматривал как свой долг перед отечественным спортом, и эта работа приносила мне большое удовлетворение».
...Мальчишка стоял перед ним, худенький, руки тонкие и длинные, но глаз острый, даже озорной. Плечи расправлены, не горбится. Сил у него, конечно, маловато, на коньках почти не стоял. Стоит ли его принимать в группу? Нет, нет, вопрос надо формулировать по-другому: принесут ли мальчишке пользу тренировки? Ведь никакие соображения о, казалось бы, недостаточной способности к фигурному катанию, равно как и о недостаточной красоте и пропорциональности сложения, не могут послужить основанием для отказа. Нарушать эту заповедь нельзя ни в коем случае. Нарушишь хоть раз —сам себя уважать перестанешь.
А мальчишка ждет ответа. Он даже несколько смущен затянувшейся паузой. Как и любой другой мальчишка, он очень уязвим. Он верит, что из него обязательно получится настоящий спортсмен, что он сумеет показать себя в любой сложной ситуации. У него нет и тени сомнения, что его силы и возможности сразу же будут оценены по достоинству. Небольшая заминка заставляет его покраснеть от еле сдерживаемого напряжения. «Нет» опрокинет всю систему его личных оценок, вполне возможно, создаст даже некий комплекс неуверенности в своих силах.
— Мы принимаем тебя в свою группу. Ты нам годишься. У тебя должно получиться. Вот только как с характером у тебя? Ты сам задумывался над тем, какой у тебя характер? Хватит сил и терпения, чтобы тренироваться несколько раз в неделю, в мороз и оттепель, по нескольку часов? Обязательные фигуры у нас сложные, часто неподдающиеся месяцами. В произвольном катании много прыжков, будешь часто падать. Больно тебе будет, и никто не сумеет вовремя подстраховать. Я просто не успею тебя поддержать. Никто не успеет. Я тебя не запугиваю. Просто хочу, чтобы ты сам подумал, сам соизмерил свои силы с тем, что тебе придется делать сегодня и в будущем. Понимаешь, о чем речь? Я хочу, чтобы ты не был автоматом. Я хочу, чтобы ты был моим учеником и помощником, чтобы ты помогал мне делать из тебя настоящего фигуриста!
Мальчишка горд, что ему так доверяют. Ученик и помощник тренера! Это ему и не снилось.
— Николай Александрович, я хочу быть вашим помощником. Я готов уже сейчас, немедленно выйти на площадку. Что мне надо делать?
— Ну что ж, я рад, что у меня появился такой деятельный помощник. Начнем действительно с сегодняшнего урока.
И так — десятки, сотни, тысячи раз.
В 1897 году.
В 1920-м.
В 1945-м.
И даже в 1955-м, когда ноги уже не держали. Когда только глаза лучились пониманием. Когда совет — умный и точный, слово — емкое и незабываемое остались его единственным педагогическим оружием.
Панин живет в той паре, которая стала первым нашим олимпийским чемпионом...
— Как вас зовут, молодой человек?
— Олег.
— Покажите мне еще раз ваш пируэт, пожалуйста... А теперь поскользите в «ласточке»... Как это у вас там получается этот взмах рук? Еще разок, прошу... Вот и отлично. Интересная у вас пластика. Кто учил этому? Мама и сам? Хорошо, хорошо. У вас многое может получиться. Только помните, что техника нужна для того, чтобы с ее помощью выражать человеческие чувства. Наш вид спорта словно создан для этого. Он, пожалуй, пока единственный такой.
И, несомненно, панинское начало есть в маленькой Елене Водорезовой, чей тренер — Станислав Жук — был учеником Петра Орлова, выпускника школы Николая Панина-Коломенкина...
Перед небольшим, закутанным в плед человеком, сидящим в специальном кресле-санях у кромки катка, группа совсем юных фигуристок. Они прыгают прыжки сложные для их возраста, раньше такие под силу были лишь взрослым спортсменам. Вращаются — пируэты тоже выглядят как у взрослых. Скорость скольжения уже высока. Словом, прочь сомнения: высокий уровень мастерства доступен ребятам лет десяти.
Их тренер — женщина средних лет со спортивной осанкой и уверенными жестами — тоже стоит на льду на коньках. Вот она подъехала к высокой белокурой девочке, только что взлетавшей в воздух и приземлившейся не слишком удачно. Приглушенное восклицание. Совместное скольжение — новый подход к прыжку. Ракета-носитель и вторая ступень. Пока они несутся вместе, но наступает миг, когда дальнейший общий полет невозможен. Тренер резко тормозит, а ученица уходит в простор надо льдом, чтобы, сделав два оборота в воздухе, легко скользнуть и затормозить перед самыми санями. Перед человеком, который не отрывает счастливого взгляда и от этой пары, и от траектории полета, и от легкого снежного облачка, образовавшегося на «летном поле» после приземления юной фигуристки.
— Вы совершенно правы. Отстаивайте и далее — на всех уровнях — свою точку зрения. Мы и так уже довольно много лет потеряли, ориентируясь на спортсменов, которые гораздо старше ваших. Да, да, я вижу, как они быстро впитывают каждое замечание, каждый совет, как быстро правят собственные ошибки. Очевидно, вы у себя в Москве нашли тот оптимальный возрастной вариант, о котором только можно мечтать. Ваша группа пойдет далеко, и можно будет вновь реально думать об олимпийском успехе...
Николай Александрович устало закрывает глаза. А перед ним все кружат и кружат девчонки и мальчишки. Он несколько секунд не видит их, но чувствует присутствие я движение каждого. Он закрыл глаза не от усталости, а только лишь для того, чтобы проверить себя, свои ощущения, свое видение этих счастливых ребятишек. И когда он вновь открывает глаза, голубая реальность прекрасного дня заполняет его до отказа.
Дома он делает запись для последнего своего учебника: «Все идет так, как я и предполагал. Опыт последних лет показывает, что при хорошем руководстве нередко встречаются дети 10—12 лет, достижения которых в фигурном катании нисколько не уступают достижениям значительно более взрослых фигуристов с гораздо большим стажем работы на льду. Яркие примеры этого мы видим в школе московского стадиона Юных пионеров, где в руках опытного тренера Т. А. Гранаткиной-Толмачевой растут дети 10 и ill лет, выступающие с почти мастерскими программами произвольного катания...»
Потом он перелистывает рукопись, главу за главой, ищет в ней нужные места, чтобы усилить свои доводы, сделать их еще более вескими. Дети должны заниматься фигурным катанием с раннего возраста. С какого точно? Ответ показывают практики, обгоняющие развитие теории. Какова конструкция таких занятий с детьми? Опять-таки надо искать ответа у практиков. Наука, к сожалению, в нашем спорте только догоняет их. Делает попытку догнать.
Что же все-таки уже мы знаем более или менее точно? Что можно рекомендовать в учебнике?
Он задумывается, и сразу же десятки таких родных и хорошо знакомых людей обступают его. Взрослые и дети. На льду и в классе для хореографии. На соревнованиях и тренировках. Задумчивые и смеющиеся, шаловливые и не по-детски серьезные, когда надо выходить на старт. Он тоже во всем идет от практики, из нее он брал свои педагогические приемы, она подсказывала ему почти все решения.
И Панин пишет о том, что в дореволюционной
России, да и в первые годы Советской Республики, среди специалистов фигурного катания существовало мнение, что дети на коньках могут кататься с 4 лет. Но только в том случае, если коньки эти специальные, трехполозные, — тогда стопы не подгибаются внутрь или наружу. К занятиям собственно фигурным катанием, где скольжение происходит постоянно на одной ноге, да еще с довольно крутыми наклонами всего тела то в одну, то в другую сторону и мощными отталкиваниями ото льда внутренней стороной стопы, допускались только подростки 14—15 лет.
В тридцатые же годы на Западе вдруг возникло течение, апологеты которого утверждали, что настоящим фигурным катанием можно заниматься детям чуть ли не с пеленок. Во всяком случае, года в три или четыре можно выходить на лед и осваивать довольно сложную технику.
Далее Панин со свойственной ему категоричностью делает вывод: «Оба этих крайних мнения надо признать неверными. Процесс окостенения скелета охватывает не только детство, но и юность. И все же костная ткань только в дошкольном возрасте отличается такой податливостью, при которой могли бы последовать нежелательные изменения в ее формах под влиянием таких небольших боковых сопротивлений, какие испытывает голень при фигурном катании. Да и связки и мышцы нижних конечностей у детей школьного возраста уже настолько прочны, что позволяют им без вреда резвиться на обычных коньках, совершая резкие повороты и остановки с разбега. Такое катание, кстати, гораздо более рискованно, нежели правильные элементарные приемы фигурного катания. Следовательно, заниматься — и достаточно активно — фигурным катанием как видом спорта можно — и нужно! — уже с младшего школьного возраста. Практически с 6 или 7 лет.
И вообще, при простом катании на коньках, обычно на хоккейных, у дошкольников или, скажем, первоклассников в результате катания с наклоненным корпусом и выпяченным назад тазом возникает искривление позвоночника. Зато фигурное катание, строго требующее правильной осанки, быстро и легко исправляет этот физический недостаток. И при этом великолепная тренировка органов равновесия, совершенная работа которых может так пригодиться современному человеку...»
Сомнений иет и быть уже не может, тем более что и практический опыт свидетельствует: пора, давно пора создавать детские секции, школы и группы фигурного катания по всей стране. Настоящая «взрослая» тренировка детям в полном объеме недоступна. Значит, товарищи тренеры, расширяйте смысл узкого слова «тренировка», играйте с детьми и учите при этом — мягко, ненавязчиво, тонко. Создавайте из них творцов, людей с художественным воображением. Гармония будущей личности должна сразу быть в центре внимания...
Когда же Панин впервые начал задумываться над этим, самым важным для него, постулатом? В первой группе учеников он не был даже старшим по возрасту. Он начинал вместе с ними. Он стал первым среди равных, и возможность помогать товарищам по клубу — Е. Тягельскому, А. Россу, И. Биркину, А. Лангеру, А. Казимирову и К. Олло — была приятной и естественной. Вместе с ними рос и он. Правда, его темпы роста были чуть выше — тем более хотелось помочь им и советом, и личным примером. Он никогда не держал в тайне даже маленьких открытий.
Щедрость таланта? Да, конечно. Но не только это. В первую очередь — и это самое важное — щедрость педагога, идущего впереди. Щедрость экспериментатора, проверяющего вначале на себе свои открытия, а затем со всем жаром и хладнокровием сердца отдающего их на службу доброму делу.
Чемпионат России 1905 года был немноголюдным. Панин вернулся после чемпионата Европы в Давосе, где завоевал третье место, и заявил, что отныне он, трехкратный чемпион России, не будет более выступать на первенствах у себя дома, а сосредоточится на подготовке только к международным стартам. И все-таки, когда пришла пора чемпионата, он вышел на лед: в стороне от своего дела находиться не мог, тем более тогда, когда вдруг увидел некоторый спад интереса к фигурному катанию.
Главными его соперниками были Федор Датлин и Карл Олло. Он хорошо их знал, а Олло, напомним, уже был его учеником. Панин почти не тренировался накануне чемпионата, и это должно было уравнять шансы сторон. Но даже в такой, казалось бы совершенно невыгодной для него, ситуации Николай Александрович остался верен себе.
— Я прошу вас обоих после тренировки задержаться. Ненадолго. Хочу поделиться одним наблюдением. Может, оно вам пригодится. Я лично считаю — и проверил на опыте, — что оно в принципе дает преимущество тем, кто его использует.
Карл и Федор — само внимание. Они готовы слушать Панина хоть весь вечер. Хоть сейчас, на льду. Но тренировка не должна прерываться. Панин остается у границы катка, наблюдает за фигуристами. Измеряет величину восьмерок, выверяет точность «петель», «крюков». Он и доволен, и неудовлетворен одновременно, но не торопится что-либо говорить. Смотрит, изучает, измеряет и делает выводы. Знание делает его уверенным в своей правоте и еще более сильным. Олло и Датлин следят за чемпионом и даже слегка недоумевают: уж больно тщательно выверяет он их следы. К чему бы это, если коррективов он тут же не вносит, а держит
Все при себе? Такого ведь за Николаем Александровичем не водится.
И вот тренировка закончена. Карл и Федор бросаются в теплую раздевалку. Панин не спеша, сияющий, идет за ними. Он торжествующе поглядывает на друзей. Не торопится. Даже слегка интригует, затягивая паузу.
— Отстали мы немного, отстали. Инженерная мысль слабо работает. Мало наблюдаем и делаем выводы. А ведь наши зарубежные соперники не спят. Они не только тренируются, они еще и коньки свои совершенствуют. Крохотную реконструкцию некоторые произвели и сразу преимущество получили. И по сравпению со мной в том числе. Я уже заметил, в чем дело. К лезвиям успел присмотреться — они кривизну рабочей линии увеличили. У нас задняя часть конька как выглядит? Взгляните, прямая почти. И именно это не позволяет, оказывается, чисто и непринужденно выполнять «петли» вперед-наружу и внутрь. Если мы чуть изменим кривизну, выгнем больше рабочую линию, «петли» нас больше никогда захлестывать не будут. Естественно, что и технику исполнения придется слегка изменить, но это дело несложное, я уже все продумал, на следующей тренировке покажу, что и как надо делать. А пока начнем переточку коньков. Все ясно?
Датлин и Олло хотели броситься к Николаю Александровичу и расцеловать его. Они были эмоциональными и чувствительными людьми и не стеснялись бурного изъявления чувств. Но остановились на полпути, поскольку знали, что Панин к «знакам благодарности» относится неодобрительно.
Он заметил их колебания и добавил, улыбаясь:
— Спасибо скажете, когда чемпионат закончится. Нам еще с вами борьба предстоит. Поберегите свои чувства для нее...
Панин стал в четвертый раз чемпионом России. Датлин и Олло уступили ему, хотя и не без боя. Урок спортивный и нравственный, который был им преподнесен, дал свои ростки чуть поздае. Оба они стали великолепными мастерами и не раз выигрывали крупные соревнования, в том числе и первые призы на чемпионатах России. Много лет вели они между собой бескомпромиссную борьбу. Панин помогал обоим. А когда после победы на Олимпийских играх в Лондоне Николай Александрович перестал выступать сам, и Датлин и Олло стали не только его учениками, но и первыми помощниками. Именно они были у истоков школы Панина.
«После 1908 года у меня постепенно появились новые молодые последователи, влюбленные в искусство катания; некоторые из них обладали несомненным талантом, — пишет Панин, вспоминая о днях зарождения своей школы. — Занятия преводились обычно по вечерам с 8 до 11 часов ежедневно, а по воскресеньям с утра до 2 часов. Кроме того, по воскресеньям с 2 до 5 и по четвергам вечером на катке играла музыка, и все тренировались под нее в произвольном катании. Это было обширное поле для методических наблюдений и выводов, которые послужили впоследствии материалом для моей книги.
Наши занятия носили чисто любительский характер. Приходили ко мне в «академию» все, кому хотелось чему-нибудь научиться в фигурном катании, а занимались им «понемножку» очень многие из посетителей нашей «Юсуповки». Никакой обязательности в посещении занятий не было, платы за обучение не взималось, ни я, никто другой не получали вознаграждения в какой бы то ни было форме за педагогическую работу...
В этой интересной учебной работе начали вырисовываться некоторые педагогические приемы воспитания молодых спортсменов. Например, как бы плохо ни катался начинающий, никогда не надо говорить ему об этом. Наоборот, необходимо поддерживать в нем уверенность в его способностях, в близком достижении поставленной цели при условии, что он будет непрерывно и упорно работать над собой. Кроме того, я всегда внушал своим ученикам, готовившимся к соревнованиям, что они должны показать максимум своих достижений, приложить все свои силы, использовать все возможности к выигрышу первого места, но не унывать в случае неудачи и добиваться победы, если не в этот, то в следующий раз.
Проработанные и обоснованные мною теоретические методы обучения оказались настолько действенными, что получили всеобщее признание. Я нередко бывал в большом затруднении: столько находилось желающих заниматься у меня, что не оставалось времени для личной тренировки».
Каждому, кто поступал в его школу, Николай Александрович повторял слова — и требовал, чтобы он запомнил на всю жизнь, — Алексея Павловича Лебедева, ветерана «Юсуповки» и первого неофициального чемпиона мира: «Гораздо труднее и почетнее хорошо проиграть, чем плохо выиграть!»
По сей день помнит эти слова и один из лучших учеников Панина — в послереволюционные годы ленинградский профессор, доктор наук — Александр Борисович Гандельсман. На вопрос, что для него было главным в учителе, он отвечает так: «Молодость мышления. Удивительно чувствовал Панин новое. Груз прошлого опыта всегда был с ним, но никогда не заставлял сгибаться. Он одинаково свежо воспринимал я новые сугубо спортивные и педагогические идеи, и новых учеников — со всей неповторимостью их характеров. Он постоянно удивлял нас всех образностью и точностью мышления. И еще одному учиться у яего можно было бесконечно: патриотизму. Во время Великой Отечественной войны эта черта его характера проявилась, считаю, наиболее ярко».
— Штыковой удар должен быть резким, отрывистым. Мигнул только — и готов к новому уколу. Прозевал — и для отражения вражеского удара времени не будет, так что — быстрее, быстрее, быстрее. Реакцию надо в себе вырабатывать. Это ничего, что раньше спортом не занимались. Приходите ко мне вечером, и я вам целую серию упражнений дам для выработки реакции. Это в бою ох как пригодится! Ну да сейчас не время для дополнительной агитации: выработаете за месяц-другой настоящую спортивную реакцию, скоростную выносливость и закалку — врагов по-геройски уничтожать будете, сами уцелеете в бою и товарищам поможете, — невысокий сухонький дедок в ватных штанах, телогрейке и видавшей виды финской шапочке поистине неутомим. Ему уже за семьдесят, но нагрузку он выдерживает за день двойную, а то и тройную. Одна группа молодых офицеров сменяет другую, а он все в зале. Если смотреть на него со спины и видеть только движения — выпады и защиты с винтовкой в руках, — то полное впечатление, что это очень сильный юный фехтовальщик. Каждое движение удивительно точно и быстро. Его противники на боевой дорожке часто не выдерживают натиска и тогда, шутливо подняв вверх руки, кричат:
— Сдаемся, Николай Александрович, ваша взяла! Сдаемся на милость победителя и только об одном просим — во время перерыва посидите с нами.
В короткие минуты отдыха нет конца расспросам:
— Это правда, что вы — олимпийский чемпион по фигурному катанию?
— Да, правда. В Лондоне защищал честь нашего флага. И вручили мне золотую медаль за выполнение специальных фигур...
Панин рассказывает увлеченно. Он вспоминает деталь за деталью. И когда добирается до необъективности некоторых судей, до сговоров за спиной спортсменов, лица его слушателей суровеют.
— Значит, как на войне иной раз бывает: с флангов заходят, с тыла наровят забраться? И как вы их там? Не отступили? Да вы ведь у нас такой, что противнику ничего не отдадите. Это мы уж и сами видим!
Панин видит молодые лица, обращенные к нему. Их неподдельную радость, когда он говорит о победах русских спортсменов, и сам молодеет.
— А правда, что вы были в осажденном Ленинграде? Что блокаду пережили? И что сам товарищ Жданов вас из Ленинграда провожал сюда, в Москву?
Панин вспоминает белые сугробы. Улицы — снежные тоннели. Белесые сумерки. Непрерывность канонады. Слабеющее тело. Разговоры вполголоса: погиб, скончался от холода, от голода... Ушла из жизни любимая ученица Ксения Цезар — многократная чемпионка России, первая женщина-фигуристка. Жалкие глаза любимой собаки Ляльки. Он выстрелил в нее отвернувшись. Собаку нечем было кормить. Лялька помогла ему выжить в самый кризисный момент.
Потом письмо, доставленное нарочным.
Заснеженная, страшная дорога, когда навстречу — сани, сани, сани, а в санях покойники. Когда ветер старается подрубить ослабевшие ноги. Когда нет в опустевшей голове никаких мыслей, только одно стучит: «Дойти, дойти, не останавливаться».
— Андрей Александрович Жданов пошел навстречу мне, поздоровался и сказал: «Вам нельзя здесь оставаться. Мы решили отправить вас ближайшим эшелоном».— Я не ожидал этих слов—кому я был нужен в это страшное время, старый, сдающий с каждым днем человек? Жданов улыбнулся мне поддерживающе. И добавил: — «Мне многое о вас рассказывали. Вы очень много сделали для нашей Родины. И я верю, что еще очень многое сумеете сделать». Я чуть не заплакал. И сказал в ответ: «Спасибо, огромное спасибо, товарищ Жданов! Чем я могу отблагодарить за такую заботу вас?» И услышал в ответ: «Меня благодарить не за что». У меня закружилась голова. Ноги стали совсем ватными. Как сквозь туман увидел, что Андрей Александрович нажимает кнопку звонка и при этом что-то говорит мне. Я отвечаю — дыхание перехватывает, собственных слов не слышу: «Ничего, это сейчас пройдет. Просто слегка голова закружилась. Извините меня». Тут вошел адъютант, и я услышал, как Жданов приказал ему тут же отвести меня в столовую и накормить. А затем отвезти домой на его машине. Вот и все. Больше мы не виделись. Только на следующий день, когда вещи уже были собраны для отъезда, я взял ящик из черного дерева, в котором лежали два пистолета вороненой стали с инкрустацией —-с их помощью я завоевал в Париже в 1908 году золотую медаль «Гас-тинн-ренетт», — написал коротенькое письмо Андрею Александровичу Жданову и отнес этот мой подарок в Смольный...
— Николай Александрович, а еще один вопрос можно? Откуда вы так хорошо штыковой бой знаете? Вы ведь фигурным катанием увлекались? Даже чемпионом были!..
— Фигурное катание было, есть и будет моим главным увлечением. Но были и другие. Кроме стрельбы, любил парусный спорт, велосипед и фехтование. Как и все ребятишки, начинал с увлечения тремя мушкетерами. Но, конечно, штыковой бой не изучали. И впервые с ним я столкнулся в восемнадцатом грозном году. А было это так... Летом я много и тяжело болел. Тиф гулял вовсю. Война шла у стен Петрограда. Я был один и очень много размышлял над своей судьбой, над судьбой моей страны. И быстро понял, что революция рабочих и крестьян — это и моя революция. Она необходима мне, я я должен стать необходимым ей!..
Комиссару Царского Села, где я продолжал жить, показал свои дипломы и награды. Сказал, что стрелять я умею и готов активно участвовать в борьбе против врагов Советской власти. Комиссар спросил меня, не болел ли я в последнее время, и, услышав утвердительный ответ, сказал, что на фронт послать меня не может, но что я могу очень помочь революции, если возьмусь за обучение молодых бойцов Красной Армии. Так я стал инструктором Всевобуча. Конечно, организовать тренировки для будущих красных солдат было очень трудно: не было инвентаря, да и мне самому пришлось основы, скажем, боя на штыках изучать заново. Вместе со своими учениками — молодыми рабочими, гимназистами из старших классов — я раздобыл в конце концов несколько револьверов, рапир, винтовок. А когда наступила зима — лыжи. Ах, какие это были ребята, какие энтузиасты, они жили революцией и готовы были отдать за нее жизнь! И многие отдали... А теперь вы продолжаете их дело. И я вместе с вами, как и тогда, иду на фронт...
|
