16 января 1868 года желтые плакаты возвестили любителям катания, что знаменитый танцор-конькобежец Дж. Гейне покажет свое искусство на катке Венского общества. Программа охватывала четыре номера: марш, вальс, мазурка и кадриль.
Эти и последующие выступления его были днями рождения венской школы фигурного катания. Хотя многие из присутствующих уже видели Гейп-са на тренировке, но на этом выступлении его все были поражены. Его худощавая, едва достигающая среднего роста фигура оказалась способной на незаметные, но мощные напряжения. Толчок при движении по дугам был совсем невидим, все повороты были так молниеподобно быстры, что нужно было напряженно всматриваться, чтобы не пропустить момента их. При этом все движения были так приспособлены к ритму музыки, что балерина на сцене не могла бы показать лучшего. Прыжки Гейнса, змейки, пируэты на носках и, наконец, низкий «волчок» никогда никем более не были исполнены в таком совершенстве. До сих пор никому не удалось выехать из точки вращения «волчка» развернутой спиралью в три оборота. Гейне терял в бешеном вращении свою шапочку и по окончании фигуры, выезжая прочь назад-наружу, с безукоризненной уверенностью поднимал ее со льда без всякой остановки.
Франц Бибергофер. «Хроника венского фигурного катания»
 Панин на несколько минут делает передышку. Том Гёте лежит перед ним, и он не может сдержать восторга, читая и перечитывая строку за строкой. Вот уже несколько недель изучает он Гёте, доброго, старого и так хорошо знакомого с детства Гёте. Школьного Гёте. Но теперь он совсем иной. Это взрослый и мудрый Гёте, и Панин находит в каждой его строке, в каждой мысли созвучие с собой, со своей работой, со своей жизнью. Он вернулся к нему случайно, хотя в каждой случайности есть своя закономерность. И теперь счастлив, что старое доброе знакомство возобновилось.
Кроме томика Гёте на столе лежит небольшая копия с картины Каульбаха «Гёте во Франкфурте». Лед, отражающий голубое небо. Яркие наряды франкфуртских модниц. Далекие купола соборов. На льду группа конькобежцев. Коньки старинные, нос спиралью загнут внутрь, спереди пышные узлы кожаных завязок. Взгляды катающихся скрещиваются на одной фигуре: молодой пышноволосый человек, скрестив руки на груди, стремительно мчится вперед. Он задумчив, лоб его высок и светел. Именно таким, утверждает художник, и должен быть поэт.
И еще на письменном столе — стопка чистых листов. Неразборчивым панинским почерком на верхнем запись: «Из старинной «Энциклопедии упражнений и спорта» Трихтера (1742 г.) можно заключить, что в то время катание если и практиковалось в Германии, то лишь в очень малой степени. Однако к концу столетия этот спорт проникает в буржуазную массу, главным образом под влиянием современных великих поэтов, писателей и педагогов. Клопшток, Гёте, Лессинг, А. фон Платтен были страстными любителями коньков; первые двое, встретившись впервые в жизни, тотчас же завели речь о катании на коньках и вступили в юмористический спор о том, как правильнее называть конек: по-северогермански «шриттшу» или по-южному «шлиттшу». Все они воспевали катание на коньках в своих одах, балладах, песнях и романах...»
Николай Александрович продолжает труд почти всей своей жизни. Он пишет новую книгу о фигурном катании. В отличие от всех предыдущих, в ней будет огромный раздел, посвященный истории этого вида спорта. Он увлечен этой главой, увлечен поисками сведений, которые приходится буквально по крохам выискивать в сотнях книг последних столетий. Книги на французском, английском, немецком языках, книги шведские и финские. Переводов он не признает — только оригинал может дать точную информацию, не искаженную промежуточными эмоциями. Вот почему, зная три языка, он начинает изучать новые. Вот почему он — один из самых активных посетителей отделов искусства букинистических магазинов.
Что ищет он в «преданьях старины глубокой»? Почему вдруг — история фигурного катания, происхождение конька, зарождение «искусства» в катании на коньках?
Знаменитый афоризм, что история — это будущее наоборот, мог бы стать эпиграфом к исторической работе Панина. Он беспрерывно думает о будущем отечественного фигурного катания, он старается заглянуть на десятилетия вперед даже тогда, когда ему под восемьдесят. Возможно, эпизод начала пятидесятых годов позволит читателям достаточно отчетливо понять еще одну черту характера Панина.
...Кабинет одного из руководителей ленинградского спорта. Кабинет красивый, в старом особняке. Сама обстановка настраивает на беседу солидную, фундаментальную, обстоятельную. Панин и приглашен именно на такого рода беседу. Вместе с ним один из его учеников, человек, пользующийся достаточным авторитетом и среди тренеров, и среди спортсменов, и среди спортивных ученых. Разговор начался без разминки.
— Уважаемые фигуристы, мы пригласили вас, чтобы сообщить одну очень важную новость: принято решение о том, что наши спортсмены будут участвовать в очередных Олимпийских играх 1952 года. Поездка на летнюю Олимпиаду не вызывает никаких сомнений, дискуссии вдут о том, надо ли выступать на зимних Играх. В частности, много различных мнений есть о том, как смогут выступить там наши фигуристы, есть ли у них серьезные шансы на завоевание олимпийских наград? Именно для этого мы и пригласили вас сюда. Вы, Николай Александрович, человек опытный, на олимпиадах вы выступали, от вас мы и хотим в первую очередь услышать ответ. Итак, можем ли мы, форсированно подготовившись — средства и базы для этого будут, — рассчитывать на завоевание олимпийских наград? Если хотите, могу предварить ваш ответ собственным мнением: я считаю, что мы должны рапортовать о том, что советские фигуристы готовы на любой подвиг!..
Николай Александрович несколько секунд внимательно смотрит на своего собеседника. Это розовощекий, энергичный человек, к чьему мнению прислушиваются многие специалисты. Он человек дела, при нем ленинградские спортсмены начали резко повышать свои результаты, хотя в городе, выдержавшем блокаду, многие проблемы решались гораздо труднее, чем в других городах страны. Этот руководитель хочет услышать от него, Панина, ответ совершенно определенный. Он, по существу, уже подсказал ему ответ-рапорт. Но Панин такого ответа дать не может.
— Суровая сегодняшняя реальность в фигурном катании заключается в том, что поколение фигуристов, которое могло бы удачно выступить на Олимпиаде, ча-стк^'яо потеряло своих лучших представителей на фронте, и оставшиеся в живых не тренировались несколько лет и теперь вряд ли смогут нагнать упущенное. Если взвесить все наши шансы, подсчитать все наши ресурсы, то неизбежно придешь к грустному выводу: на успех во время Олимпиады советские фигуристы рассчитывать никак не могут...
Человек за огромным столом смотрит на Панина в упор уничтожающим взглядом. Он краснеет, и голос его становится низким, еле слышным:
— Я вызвал вас сюда не для таких заявлений. Решается чрезвычайно серьезный вопрос. Нам надо поставить перед спортсменами сверхзадачи, нам надо повести их на штурм новых высот, а вы сразу же пытаетесь вылить на всех нас ушат холодной воды. Я считал вас опытным человеком, способным увидеть наши резервы и подсказать, как эти резервы следует ввести в бой, а вы...
В голосе звучит даже некоторая обида. Панин непоколебим:
— Если смотреть на ситуацию реально, то достижение олимпийских высот сегодня для нас совершенно невозможно. И ничего другого я вам сказать не могу: просто совесть не позволяет...
Ах, если бы человек за столом знал, как трудно, как горько олимпийскому чемпиону произносить эти слова. Снова русские фигуристы получают возможность выйти на олимпийскую арену, снова начнется утверждение русского стиля, ставшего теперь уже стилем советским и воплотившего в себя лучшие черты нового искусства, снова он, Панин, сможет быть полезным во время подготовки молодых фигуристов, которые должны стать продолжателями его дела. И вот он отказывается от своей мечты, отказывается сам, будучи в ясном и здравом уме.
— Но когда, когда же вы можете гарантировать высокие |результаты?! — вскрикивает человек за столом. — Вы можете ответить конкретно? Только такой ответ нам нужен...
— Да, могу. Если вести целеустремленную и глубокую подготовку с сегодняшними мальчиками и девочками, то даже в 1956 году вряд ли можно рассчитывать на медали. В 1960 году вероятность будет большей, но все-таки незначительной. Наше время наступит с 1964 года. Я это вижу, я в этом уверен, поскольку весь исторический опыт стоит за этим графиком.
Человек за столом смеется:
— Ну и планы у вас. Да кто же нам позволит так планировать! И вообще, кто знает, где мы будем к тому времени. Нам нужны сегодняшние результаты, запомните это — сегодняшние, а в крайнем случае — завтрашние. Через пятнадцать лет все забудут о нас с вами, о том, что такие люди были в спорте...
— Позвольте мне с вами не согласиться, — отвечает сдержанно Панин. — Ваше положение мне совершенно понятно, но я в авантюрах участвовать не привык. Так что, извините старика, однако я предпочитаю думать и готовить каждый день, пока здоров и ноги меня держат, результаты, которые заставят говорить о себе именно через десятки лет...
Так и закончилась эта беседа. Спутник Николая Александровича был, мягко выражаясь, даже слегка напуган таким поворотом в разговоре. И одновременно потрясен. Он всматривался в лицо своего учителя, он старался запомнить выражение его глаз, ои не сомневался, что Панин войдет в историю советского спортивного движения на столетия. И когда, потрясенный, пришел домой, записал каждое слово из разговора, свидетелем которого стал.
А Панин по дороге еще несколько раз возвращался к беседе и повторял: «Авантюризм в спорте — самое страшное. Вся история говорит об этом. И даже если пол; -цится какой-нибудь заметный результат, значит, потом на многие годы — провал, тьма. Надо смотреть в будущее. Надо извлекать уроки из истории и обращать их на пользу следующих поколений. Азбучные истины, а как часто забывают про них».
...Исторические главы новой книги давались нелегко. Но они были необходимы, без них его работа была бы чисто техническим справочником, пособием, инструкцией, по которым можно было бы научить приемам, но не знанию всех глубин процесса. Это он понимал всегда, даже когда впервые в 1905 году взялся по поручению «Общества любителей бега на коньках» за учебник фигурного катания. Тогда Панин не помышлял о книге, которая стала бы всеобъемлющим учебником. Задача была намного проще: составить руководство по фигурному катанию для новичков и опытных спортсменов, с помощью которого они могли бы достаточно грамотно тренироваться и с тренером, и без него. Руководство должно было быть понятным и доступным каждому, кто увлекся фигурным катанием. Такого учебника в мировой практике не было вообще, и Панину предстояло быть первопроходцем.
Нести исправно службу чиновника в податном ведомстве Царскосельского уезда, тренироваться и выступать — и не только в фигурном катании — до книги ли тут было! Но Панин со свойственной ему методичностью и аккуратностью работу начал, и через пять лет учебник был готов.
Сначала были подняты на белый свет и изучены русские источники. Еще в 1838 году была издана книга учителя гимнастики военно-учебных заведений Петербурга Г. М. де Паули «Зимние забавы и искусство бега на коньках с фигурами». Паули назвал бег на коньках самым «приличным и полезным зимним удовольствием», составляя забаву юношей, оно «одушевляет нередко веселость и людей взрослых, возбуждая участие и самих зрителей». Он замечает, что «в течение прошедшей зимы не только число катающихся на коньках увеличилось значительно, но даже кадеты и воспитанники прочих заведений начали наслаждаться этим приятным удовольствием». Паули описывает различные модели существовавших коньков, описывает различные «искусные фигуры», приводит различные чертежи на льду.
До начала XX столетия в России вышло еще несколько книжек, посвященных фигурному катанию, — в основном слабые и куцые заимствования из зарубежных источников, не дававшие серьезного представления об этом виде спорта. Литературная база для новой книги была, таким образом, просто ничтожной.
Сам Панин начинал изучение фигур по известной книге «Следы на льду», принадлежащей перу основоположника венской школы фигурного катания председателя «Венского общества конькобежцев» доктора Корнера, и по «Памятной книжке», размноженной для «своих» в 1895 году «Обществом любителей бега на коньках». Но каждый новый сезон приносил усовершенствование фигур, приемов, чертежей, вырабатывая международный стиль катания. Прежние сведения быстро старели. К тому времени, когда началась работа над книгой, Панин пе мог даже просто ориентироваться на какое-нибудь сравнительно новое зарубежное издание, посвященное новой технике катания.
С чего же начинать? Где найти нужный рычаг, с помощью которого можно поднять до мирового уровня отечественное фигурное катание?
И Панин решает: ориентироваться надо главным образом на отечественный и на собственный опыт! Он ведь уже выглядит значительным: многолетние тренировки привели чемпиона России на второе место (по-cj~j Салькова) на мировом чемпионате, который состоялся г Петербурге зимой 1903 года; выступлению на этоь чемпионате предшествовали длительные занятия с известным тренером Виктором Зейбертом, «выпускником» венской школы, много лет отдавшим подготовке фигуристов в будапештских спортивных клубах.
Именно во время тренировок с Зейбертом у Николая Александровича впервые появилась знаменитая толстая записная книжка, в которую он записывал каждый свой шаг на льду, каждое указание, реплику зарубежного наставника. А на первых ее страницах Панин постарался восстановить по памяти (напомним, что она была у него поистине уникальной) все, что он в прежние годы, будучи зеленым новичком, услышал и узнал от своих первых учителей на катке Юсупова сада в «академии» — А. П. Лебедева, Е. А. Гельфриха, Н. И. Кревипга.
В записной книжке Панин фиксирует даже не слишком значительные на первый взгляд детали. Отмечает, что Зейберт применяет «исключительно метод словесных объяснений, не прибегая к показу. И если добивается результатов, то нет сомнения, что они были бы еще выше и достигались скорее, если бы он не пренебрегал методом показа».
«На лед во время тренировок Зейберт выходит всегда без коньков, в валенках и в меховой шубе. Мы делаем разминку, применяя любые упражнения в течение 5—10 минут, сосредоточивая все свое внимание на правильной постановке тела. Потом наш тренер назначает школьное упражнение, не объясняя, как его делать, так как нам в основном это уже известно; после короткого наблюдения он останавливает нас и только тогда указывает ошибки и приемы для их исправления».
Цепкий свежий взгляд фиксирует все, и в голове создаются свои схемы, постепенно обрастающие мясом спортивного опыта, новых знаний. Панин, проанализировав несколько тренировок, отмечает, что предварительного планирования занятий у Зейберта нет. И это не лучший из методо(в организации практических занятий на льду. Конечно, Зейберт великолепный практик, его методика направлена на подготовку мастера фигурного катания, в совершенстве владеющего техникой.
Но теоретически готовить спортсменов он не хочет, да, очевидно, я не может. Ни одного слова о теоретических основах движения в фигурном катании русские ученики Зейберта так и не услышали, ответа на вопрос «почему так, а не иначе» не было.
Возможно, какого-нибудь другого фигуриста такое положение дел вполне устроило бы, но для Панина это был лишь первый шаг в освоении новых просторов. «Я хотел во что бы то ни стало понять всю механику правильных движений, их закономерности, их основу... Я находился в большом затруднении. Из него был только один выход: фиксировать все практические приемы, дающие хороший результат, до самых мелких, а потом попытаться самому найти их внутреннюю связь и ответы на волнующие вопросы».
В Юсуповом саду существовали замечательные традиции. Здесь личные знания никогда не утаивались, старшие охотно делились своими спортивными новинками с новичками. Такие основы были заложены создателями «Общества», среди которых были академик архитектуры А. Бруни, профессор Петербургского университета В. Срезневский, юрист А. Лебедев, художник Р. Бгохтгер. Панин шел по их стопам. Общественной тренерской деятельностью он занимался неустанно. Наблюдения на занятиях у Зейберта легли в основу тренировок с младшими товарищами. В 1903 году, будучи уже чемпионом России, Панин подготовил целую группу талантливых фигуристов — А. Росса, Е. Тягель-ского, И. Биркина, К. Олло. В журнале «Спорт» Панин опубликовал серию методических заметок.
Все это стало хорошей основой для работы над учебником. Но прежде надо было завершить дело, которому ^анин придавал особый характер, ибо видел в нем зародыш стройной структуры будущей «всероссийской школы» фигурного катания, позволяющей последовательно поднимать по ступенькам мастерства тысячи фигуристов, обеспечивая преемственность и передачу всего объема информации от поколения к поколению.
Идея была не нова. Принадлежала она Алексею Павловичу Лебедеву, человеку, к которому Панин всегда испытывал самое искреннее и глубокое уважение. И не только потому, что Лебедев был первым учителем Николая Александровича, когда он стал систематически посещать каток Юсупова сада. Лебедев был выдающейся личностью, с оригинальным и сильным интеллектом. Многие его спортивные идеи опережали время и получили настоящее развитие лишь после революции. Таким было и предложение Лебедева о создании разрядных нормативов для фигуристов, которым увлекся Панин, тем более что оно перекликалось и с рекомендациями будущей книги.
Сегодня идея Лебедева не кажется нам сколько-нибудь оригинальной: разрядные нормативы давным-давно стали основой подготовки спортсменов не только в Советском Союзе, но и во многих странах. И никто не вспоминает, что первым предложил ее «дедушка русских фигуристов», первый неофициальный чемпион мира Алексей Павлович Лебедев. Именно он в 1895 году не только предложил ввести разрядные нормативы, но и выработал краткие правила с перечнем упражнений для сдачи испытаний по трем разрядам. К сожалению, предложение Лебедева не нашло нужной поддержки. Понадобилось восемь лет, чтобы идея, так сказать, дозрела и стала доступной для понимания. В 1903 году комитет «Общества» наконец утвердил модернизированные Паниным правила разрядных испытаний.
Разрядов было установлено четыре. Основа экзаменов — требования международной программы. Те, кто выдерживал испытания, награждались соответственно бронзовым, серебряным значком, серебряным с золотыми коньками, золотым значком. Только-только |разряд-ные требования были приняты, как вокруг них начался вполне здоровый ажиотаж. Уже сам процесс подготовки, а затем и сдачи испытаний был интересным и сразу же привлек десятки фигуристов. История сохранила имя первого русского спортсмена-разрядника — это Федор Датлин, один из самых верных и преданных учеников Панина. В течение многих лет он был конкурентом своего учителя, выступая вместе с ним и на внутренних, и на международных соревнованиях.
Разрядный значок (IV разряда) Датлину был вручен 31 декабря 1903 года. А затем уже его обладателями стали сам Панин и его ученик К. Олло. В 1905 году Панин стал первым обладателем II разряда, в 1907-м — самого высокого — I. Лишь через год присоединились к нему петербуржцы Олло, Фан-дер-Флит, Ксения Цезар и москвич Малинин.
Каждый новый спортивный экзамен Панина и его учеников был и экзаменом будущих рекомендаций, которые ложились в основу книги. Подобно некоторым ученым-экспериментаторам, Николай Александрович все основные опыты проводил неизменно на себе. Затем, после корректировки, применял рекомендации к своим ученикам. И только после этого опыт укладывался в скупые строчки книги. Никаких поспешных выводов, никаких непродуманных, неапробированных советов. Русские фигуристы должны получить учебник, который будет их надежным, добрым, все знающим советчиком. Задача максимальная и предельная. Другие варианты для Панина неприемлемы. Потому и работа идет сравнительно медленно, и на нетерпеливые напоминания некоторых руководителей «Общества» Панин ней: {енно отвечает: «Мне хотелось бы, чтобы по наши я наставлениям могли заниматься и дети наши я внуки. И чтобы они всегда благодаря им были красивыми и здоровыми. Я чувствую себя не только спортсменом, но и врачом, педагогом. Так что спешка нам абсолютно противопоказана. Один промах, одна ошибка — и мы придем к искалеченным судьбам...»
Иногда Панин представлял собой весьма странное зрелище. Довольно солидный уже человек вдруг замирал и неожиданно, рывком поворачивал корпус вправо или влево. Так он повторял несколько раз, а затем как ни в чем не бывало продолжал прерванное дело. Сослуживцы даже коситься стали на него: Николай Александрович случайно не того?.. И на тренировках такое с ним тоже случалось, хотя здесь дополнительных заданий на вращение корпуса как будто и не требовалось. Выполняя сложную фигуру, Панин, бывало, останавливался на полпути и все тем же резким, ничем не вызванным поворотом изумлял своих коллег.
— Что это с вами, Николай Александрович, новый пируэт сочиняете или чертеж специальной фигуры на лед переносите?
Панин отшучивался как мог:
— Пируэт не пируэт, а вот задачу с одним, но очень важным неизвестным решаю.
— Отгадка уже близка?
— Да, она рядом, она уже во мне, а не дается. Хочу ее рывком врасплох застать...
Конечно, можно было и врасплох застать, да только не в характере Панина кавалерийские наскоки. Пять лет ушли на эксперименты, на анализ деталей, которые понятны только специалистам, на самоанализ, иногда мучительный, потому что требовал раздвоенности сознания. Шаг за шагом приближался Панин к пониманию общих закономерностей техники фигуриста. В конце концов, собрав все производимые фигуристом на льду движения, он пропустил их через центрифугу экспериментов и разбил на три основных, определяющих группы. В первую попали движения, направленные на получение и ускорение хода. Во вторую — направляющие ход конька или изменяющие уже данное направление. И, наконец, к третьей Панин отнес движения, изменяющие положение тела так, чтобы изменился фронт скольжения или получилось вращение конька; сюда отнес он и движения, подготавливающие эти изменения или вращения.
Теперь уже легко можно было сформулировать основной признак каждой из групп. Им является направление движений. Если движения первой группы связаны с продольными перемещениями и ускорениями, а второй — с поперечными, то движения третьей охватывают круговые перемещения отдельных частей тела по продольной оси его. Само собой разумеется, что движения всех трех групп применяются чаще всего комбинированно, что создает механически очень сложные движения, при этом соединение первой и третьей групп совершенно невозможно.
Несколько сложные теоретические выкладки для нас крайне необходимы, тем более что они не так уж сложны для расшифровки. Речь идет о движениях и действиях ныне понятных — и с помощью телевидения, и без оного — миллионам поклонников фигурного катания. В самом деле, кто не знает, как набирается скорость фигуристами. Или не знаком с шагами, которые помогают создавать сложнейший узор на льду, молниеносно перенося спортсмена или спортивную пару от одного борта к другому. И, естественно, все рукоплещут стремительным вращениям и прыжкам, в основу которых легли движения третьей группы.
Конструктивная жилка в мышлении Панина неизменно давала себя знать. Чертежи, векторы сил, таблицы. Все постепенно укладывалось на свои полочки, чтобы п^и первой возможности быть пущенным в обучение нео^тов фигурного катания. По таблице закономерностей основных движений фигуриста можно получить нужные сведения, как школьник получает готовые ответы по таблице умножения. И в итоге Панин выводит основной закон, то главное неизвестное, которое он искал в задаче протяженностью в пять лет.
Вот он, этот закон, формулировку которого Панин практически не изменял в течение десятилетий и с которым он сразу знакомит всех заинтересованных лиц в своих неоднократно переиздававшихся и все увеличивавшихся в объеме учебниках.
«Основной механический принцип техники фигурного катания заключается в овладении весом и инерцией своего тела в условиях скольжения на уменьшенной площади опоры посредством постоянных скручиваний и раскручиваний корпуса относительно нижней половины тела».
Все остальные факторы: работа опорной, свободной ноги и головы — необходимы и важны, но по сравнению с первым — работой корпуса — занимают второстепенное место.
Странные движения Папина, так удивлявшие его знакомых, нашли свое логическое объяснение. Искать закономерность — это не значит ждать озарения. Искать закономерность — это значит трудиться на открытие беспрерывно. Напомню, Панин вел свои исследования в одиночку. У него не было сегодняшних прекрасно оснащенных лабораторий. У него не было никакой техники, которая позволила бы зафиксировать движения графически и тем самым облегчила бы погоню за закономерностями движений на льду. Ничего не было у Панина, кроме зрения ученого и исследователя, готовальни и ватманской бумаги, собственного тела, коньков и льда.
Можно только поражаться тому, как смог Николай Александрович проделать эту титаническую работу. Ведь была вокруг пего еще и инерция отношения к спорту, как к делу совершенно несерьезному, никому не нужному. «Какие там закономерности, какой там научный поиск, тоже мне законы — вращения на коньках по льду. От безделья все это, господа, люди с жиру стали беситься», — подчас Панин слышал нечто подобное не только за спиной. И требовалась абсолютная убежденность в правильности избранного пути и необходимости начатого дела для многих поколений людей, чтобы продолжать его без устали, чтобы идти в своих поисках до конца.
И вот первая книга Панина готова. В ней масса фотоиллюстраций, чертежей, таблиц: каждый урок должен быть наглядным. «Общество» приняло на себя все расходы по изданию книги, и это позволило издать ее за рубежом на великолепной полиграфической базе. Книга получилась и умной, и красивой. Не случайно, сразу же после ее выхода в свет в зарубежных газетах появились заметки, в которых труд Панина назывался «единственным научно обоснованным в этой области, первым полным и серьезным руководством для подготовки фигуристов от новичков до мастеров международного уровня».
Книга признана мгновенно. Из-за границы посыпались предложения от книгоиздателей — американских, английских, французских —о переводе книги и переиздании. Но Панин отказывается от всех предложений, что тоже вызывает почтительное изумление. В чем дело? Панин отвечает, что он создавал книгу только для своих соотечественников. Но думает при этом еще и о том, что работа только начинается, что книга, несомненно, не дает ответа на многие вопросы педагогического характера, что ее еще надо усовершенствовать, а это потребует времени, так что тут не до переводов, переизданий. Главное — продолжать работу, не останавливаться, не удовлетворяться малым, когда можешь сделгтЕ. гораздо больше.
А тем временем, получив отказ Панина, книгоиздатели заказывают учебники по фигурному катанию другим. Быстро позаимствовав большинство теоретических и практических разработок и рекомендаций Николая Александровича (и по большей части без всяких ссылок на книгу русского чемпиона), выпустили в свет свои книги Э. Сайерс в Лондоне, Л. Магнюс в Париже и, наконец, И. Брокау в Нью-Йорке. Панин, получив в свое распоряжение эти книги, был искренне огорчен. Авторов — известных фигуристов —он хорошо знал, не раз вместе выступали на соревнованиях, Ирвинг Брокау был ему даже ближе остальных, — и вот тебе на: никто не попросил у Панина разрешения использовать те или иные его мысли, выводы, гипотезы и законы в своих сочинениях, нет даже ссылок на книгу Панина, откуда взяты основные положения.
Панин, однако, не был злопамятным, тем более что его открытия в итоге пошли на пользу фигурному катанию. И когда из-за границы пришло письмо от Ирвинга Брокау с просьбой помочь, он охотно пришел ему на помощь. «Он прислал мне письмо с просьбой заказать ему пару коньков моей последней модели. Эта модель, выработанная в 1907 году, отличалась от сальковской более низкими стойками, несколько меньшим радиусом кривизны средней части лезвия, более низким положением зубцов на носке и большей легкостью всего конька вследствие вдвое меньшей толщины полоза (три миллиметра вместо шести).
Вот эту-то модель я и заказал для Брокау и отослал ему в Америку. Через несколько лет, уже в советские годы, в Высшем совете физической культуры мне довелось познакомиться с новым изданием книги Брокау «Искусство катания на коньках», 1926 год. В главе «История конька» я прочем следующее: «Проводя зиму 1909—1910 года за границей, я впервые увидел и испытал тот конек, который был тогда в употреблении среди лучших конькобежцев Европы, а также испытал международный стиль катания. Известный русский конькобежец и чемпион фигурного катания Н. Панин имел пару коньков в основном его собственного рисунка, и этот рисунок я использовал для Америки. Такие коньки были им сделаны для меня... В следующем году «А. Г. Спольдинг и братья» выпустили в массовую продажу этот конек под моим именем. Я полагаю, что всеобщее пользование этой моделью коньков способствовало восстановлению в нашей стране грациозного и художественного катания, известного под названием международного стиля».
И далее Николай Александрович с гордостью подчеркивает, что фигуристы Америки, только позаимствовав «нашу русскую модель», смогли перейти от безобразной и устаревшей местной манеры исполнения к грациозному и художественному новому стилю. Ни слова о том, что конек Панина превратился в конек Брокау, ни слова о плагиате, который никакие реверансы между строк книги не оправдывает. Русская модель помогла американцам освоить новый, более классный стиль — и это главное, ради этого можно забыть мелкие личные обиды!
На родине Николая Александровича чествовали как триумфатора. 28 декабря 1909 года общее собрание «Общества любителей бега на коньках» вынесло решение: как победителя многочисленных состязаний и автора сочинения, составившего гордость «Общества», избрать Н. А. Пашша-Коломенкина почетным членом «Общества». Решение было принято единогласно. А на Царскосельской юбилейной выставке 1911 года в честь 200-летия города и на Всероссийской гигиенической выставке 1913 года Панину были присуждены большие золотые медали «За выдающееся в области спорта научное сочинение по фигурному катанию на коны ix». Награды приятны, признание радует, тем более что книга уже настольное пособие у всех известных и многих неизвестных фигуристов. Но новая записная книжка, еще более толстая, чем раньше, неизменно в руках у Панина. Новые записи, пометки, чертежи.
И после революции Панин продолжает труд своей жизни, и томик Гёте на его столе — как ориентир в поисках прекрасного. А оно «существует в мире разрозненно, и это — задача нашего духа: обнаруживать связи и тем самым создавать произведения искусства. Цветок обретает свое очарование лишь благодаря насекомому, сидящему на нем, капле росы, которая его увлажняет, сосуду, из которого он берет свою последнюю пищу...» И Панин ищет и находит взаимосвязи фигурного катания с другими пластическими искусствами. Он становится настоящим энциклопедистом, потому что старых знаний не хватает и надо серьезно изучать не только анатомию, физику или механику, но и литературу, архитектуру, балет и даже... языкознание.
Когда появились в Европе коньки? Археологи дают вполне определенный ответ, находя обломки костяных коньков среди остатков свайных построек на озерах Швейцарии. О таких же орудиях для бега по льду, как обнаруживает Панин, сообщают и литературные источники. В 1174 году кентерберийский монах Стефаниус в своей «Хронике знатного города Лондона» записал: «Когда большое болото, омывающее с севера городской вал у Мурфильда, замерзает, целые группы молодых людей идут туда заняться спортом на льду. Одни, шагая как можно шире, быстро скользят. Другие, более опытные в играх на льду, подвязывают к ногам берцовые кости некоторых животных и, держа в руках палки с острыми железными наконечниками, по временам отталкиваются ими об лед и несутся с такой быстротой, как птица в воздухе или копье, пущенное из баллисты»
Костяные коньки находят повсюду. Первый президент Международного союза конькобежцев В. Мульер в своей книге о зимнем спорте утверждает даже, что в апреле 1869 года у бывшей лондонской крепостной стены вместе с древними римскими сандалиями была найдена и пара костяных коньков. Вот как далеко уходит история конькобежного спорта. Но сбором таких фактов Панин ограничиться не может. А что если провести сравнительно исторический анализ самого слова «конек»? Возможно, тогда обнаружатся новые данные о времени появления коньков?
Он выстраивает столбцы слов, взятых из языков народов, которые принимали, судя по всем имеющимся в его распоряжении данным, главное участие в создании коньков, его развитии. И находит здесь прежде всего ряд слов, родственных средневековому латинскому «scatia»: старофранцузское — escach;
древнее англосаксонское — scitan;
современное французское — echasse;
современное английское — skate, skatch;
современное шотландское — skatcher;
современное голландское — schaats;
среднеголландское — skaetse;
современное датское и норвежское — skoi'te.
И отмечает, что все эти слова, несомненно, западноевропейского с «северным оттенком» происхождения. Большинство из них лишь впоследствии стали означать «конек», а первоначальное значение было — «башмак с деревянной подошвой», «ходули» или какое-нибудь иное приспособление для приподнимания человека, идущего с ношей. При этом самое раннее употребление слова «skate» в современном смысле Панин обнаруживает в англо-голландском словаре Гексама, изданного в 1648 году, a «schaats» относится к 1573 г. одно семейство слов. А второе группируется вокруг современного немецкого «schlittschuh» (помните спор Гёте и Клошптока?). Николай Александрович находит в немецких наречиях праслово «skritskohe», означающее сказочный «семимильный сапог» или обувь для фантастических полетов. Происхождение его совершенно очевидно, староскандинавское «skridsko» до сих пор остается в шведском языке. «Schlittschuh» является развитием древнего предка, оно окончательно укрепилось в немецком языке благодаря своему созвучию с подходящим по смыслу корнем слова «schlit-ten» — скользить.
Наконец, современное французское «patin», отмечает в своей записной книжке Панин, и английское «patten», происходят от латинского «patini», чье появление возможно не ранее конца XIII столетия. Их современная форма стала отмечаться в XV столетии, но тогда и долго еще после означала не конек, а деревянный башмак с выступающими из него гвоздями — чтобы не скользить на льду. Причуды языковых преобразований и смен смыслового значения на первый взгляд не поддаются учету, но соответствуют определенным законам...
В итоге Панин делает вывод, что наличие в европейских языках нескольких обособленных групп слов для обозначения конька и тот факт, что они имели ранее другое значение, подтверждают мнение, что возникли коньки не в доисторическую эпоху, а в более поздние времена — в начале нынешнего тысячелетия. «Ибо, если бы конек существовал уже в неолите, то, по всей вероятности, у всех позднейших разветвлений прагерманского племени должна была бы обнаружиться общность корня в их словах, обозначающих «конек».
И все-таки зачем же нужны весь этот тщательный и разнообразный анализ, поиски времени возникновения коньков? Ответ парадоксальный, но в стиле Николая Александровича. Все собранные материалы безусловно утверждают, что костяной конек не мог ни в какой мере способствовать зарождению искусства фигурного катания: это не конек в сегодняшнем нашем понимании, а, скорее, полоз сродни лыжам. И понадобилось изобретение железного конька, чтобы развитие конькобежного спорта быстро пошло вперед, приближая человека к новому виду спорта.
Забегая вперед, можно сказать, что Панин далее собирает сведения о железных коньках и их постепенном усовершенствовании опять-таки для того, чтобы параллельно прослеживать связанную с этим эволюцию спортивной техники. Двуединство здесь налицо: новые коньки дают толчок для появления новой спортивной техники, новых приемов, и, наоборот, новая техника требует модернизации самого орудия этого вида спорта.
Если дату появления костяного конька определить с достаточной точностью просто невозможно, то о металлическом коньке первые упоминания зафиксированы в 1380 году в скандинавском эпосе, а еще точнее — в саге о герое Фритьофе: именно он подкованной сталью ногой врезает в лед руны, изображающие имя его невесты Йнгеборг. Отыскав эту первую ссылку на стальной конек, Панин был счастлив. Он уже собрал целую коллекцию рисунков, показывавших голландских, английских, французских конькобежцев XV столетия. Судя по уверенной осанке, хорошей скорости, эти люди давно и основательно знали технику движения на коньках. Значит, изобретены они все-таки раньше. Пришлось перебрать сотни книг, пока он не наткнулся на сборник скандинавского эпоса с сагой о Фритьофе.
Нашел Панин и изданную в Голландии «Жизнь Людвины», в которой рассказывается о несчастном слу-ча> с шестнадцатилетней девушкой: в 1396 году, катаясь на коньках, она была сбита своей подругой и стала калекой. На гравюре, помещенной в книге, на упавшей девушке хорошо известные впоследствии коньки — деревянная колодка с железным загнутым спереди лезвием. Кроме того, один из конькобежцев, изображенных на гравюре, скользит в характерной позе — с откинутой назад свободной ногой и некоторым наклоном наружу, — совершенно невозможной при костяном или деревянном коньке.
Словом, книги и старые рисунки подсказали время рождения железного конька. И одновременно дали представление о тогдашней технике конькобежцев, главным образом — голландских, ибо именно здесь, на широких, отлично замерзающих зимой каналах, были самые массовые катки Европы. Бег на коньках — естественное занятие голландцев, ведь, помимо всего прочего, это был и самый быстрый, и самый простой способ передвижения по стране, усеянной тысячами каналов и озер. Жизнь придала массовый размах конькобежному спорту среди голландцев, сузив возможности для развития того, что называлось «искусством катания». Практичные голландцы изобрели специальный шаг в виде длинной дуги на одной ноге на наружном ребре, этот шаг в дальнейшем так и назывался — голландский. Сами они называли этот маневр — «Zylen» («парусить»), в то время как немцы — «Hollendern» — «голландить», а англичане — «hte Dutch roll» — «голландский шаг».
Понадобилось почти два столетия, чтобы массовое увлечение коньками переправилось через Ла-Манш в Англию. В середине XVII столетия возникает первый на островах конькобежный клуб — в Эдинбурге, сохранились даже условия, которые должен был выполнить новичок, чтобы стать членом клуба. Испытания требовали весьма высокой техники: надо было исполнить целый круг на каждой ноге, перепрыгнуть через три шляпы, поставленные одна на другую, и т. д. Свидетельством дальнейшего развития техники была и книга лейтенанта королевской артиллерии Роберта Джоун-за— «Трактат о катании на коньках». Здесь уже есть описание внутренних и наружных дуг, опирали вперед-наружу, «кораблика» и даже восьмерки вперед-наружу.
Рисунки позволяют определить и стиль тогдашнего английского катания — сентиментально-слащавый, манерный. Но больше всего занимает Панина одна деталь, на которую ранее никто внимания не обращал: «Огромной заслугой тогдашних любителей фигурного катания было усвоение ими правильной работы корпуса. Кавалеры из книги Джоунза держат свое тело почти в поверхности движения, их позы ничем не напоминают положение тел голландцев, выполняющих примитивные дуги...»
И так шаг за шагом Панин исследует перемены в технике, в коньке, в стиле. Французы и голландцы, англичане и американцы, немцы и скандинавы — все вносили свой вклад — больший или меньший, — все изобретали, добавляли, уточняли. И главное, было определить, куда идет история — последовательно и не отвратимо. Все было закономерно. И на смену одной технике неумолимо приходила другая, так же как исторически неумолимо костяной конек должен был быть заменен железным. Приемы, описанные Джоунзом, были бы немыслимы при обычном голландском коньке. И он перестраивался: крючок впереди стал короче, затем к середине XIX столетия он исчез совсем, а лезвие стало более высоким и более закругленным, задний же конец его стал доходить до кромки каблука и даже выходить за нее. И, наконец, по примеру американцев коньки стали делать полностью стальными, совершенствуя и крепление их к обуви, пока не начали привинчивать к обуви наглухо.
В голландских книгах Панин находит неясные указания па то, что привинчивать коньки к ботинкам первым как будто начал русский царь Петр I во время его пребывания в Заандеме. Но сведения эти настолько отрывочны и при этом не подтверждаются другими источниками и документами, что Панин не берется утверждать приоритет русских в изобретении, перевернувшем все представления о возможностях фигурного катания и сделавшем коньки доступными каждому желающему. Точность, историческая достоверность не должны страдать, даже если есть один процент сомнений.
Прообраз нынешнего конька был создан американцем Е. Бушнеллом в 1850 году. Панин сумел достать и изучить его «геометрию» так, как, вероятно, не смог бы сам изобретатель. «Конек Бушнелла впервые был сделан целиком из металла, ни по высоте, ни по форме лезвия он не был похож на старые древо-железные коньки. Он был гораздо выше прежних и по внешности напоминал санный полоз — лезвие спереди круто и закругленно поднималось к носку сапога; конек имел четыре стойки, последовательно повышавшиеся от задней к передней. К сожалению, крепление сохранено было традиционное — с помощью ремней с пряжками. Это снижало возможности фигуристов».
Конек Бушнелла и дальнейшие его усовершенствования привели к созданию в США и Канаде своеобразной, не похожей на европейскую школы, в которой точность и правильность рисунка на льду оценивались выше всего. Грация и красота теоретически признавались, но вырабатывались слабо. В результате появилась даже нелепая формула: «правильность рисунка доказывает правильность постановки тела». Но и здесь были исключения. Именно американцы воспитали в своей среде человека, которому суждено было революционизировать процесс развития и создания современного стиля в фигурном катании. Словно метеор мелькнул он на спортивном небосводе Америки и Европы во второй половине прошлого столетия и исчез, оставив за собой сверкающий романтический след. «Американец Джексон Гейне достоин того, чтобы написать о нем отдельный научный трактат», — заключил Панин. И в своих исторических изысканиях он неизменно подробно описывает достижения Гейнса и прокладывает проекцию от них на современные приемы школьного и произвольного катания.
Панин ищет без устали и в конце концов находит движущие силы, которые обеспечивали неуклонный прогресс фигурного катания. Обычная «ледовая потеха» постепенно становится видом спорта, обретает свои границы, свои правила; внутренние законы развития ведут к созданию особой формы, непохожей ни на одну другую. Вначале был просто бег по льду. Затем конькобежцы стали чертить на льду фигуры, создав целый альбом обязательных чертежей, как бы школьный задачник по спортивной геометрии. А уж после этого был сделан следующий закономерный шаг: фигуристы поняли, что с помощью конька можно не только быстро бегать или чертить на льду фигуры, с помощью конька можно создать на льду множество оригинальных «па». Конечно, для этого нужен был и опыт балета и знание обычной акробатики. И одним из первых увидел заложенные в фигурном катании художественные возможности именно Джексон Гейне...
|
