... Я не жалею об ушедшем времени и не хочу его идеализировать. Многое сейчас изменилось к лучшему. Но кое-что к худшему. Рационализма стало больше. Романтики — меньше. Разумеется, мои наблюдения ограничиваются сферой спортивной жизни, хорошо мне знакомой. Но ведь спорт богат ситуациями — это не обязательно соревнования, и даже, как правило, это не соревнования, в которых проявляется суть человека. Человека видно, когда он действует рефлекторно — времени нет обдумать, взвесить, посоветоваться.
Все эти годы, что мы с Сашей катались, были окрашены ароматом дружеских, человеческих отношений в команде. Внешне это, может быть, не проявлялось очень уж заметным образом, но чувство сплоченности в нас было очень велико. В 1972 году, когда мы проиграли на чемпионате Европы, к нам в раздевалку пришла вся команда. Пришли те, кто уже выступил, кому выступать еще,— все пришли и молча сели. И так сидели, а мы с Сашей расшнуровывались... Их не смущало, что они видят наши расстроенные лица. Вот так приходит друг к тебе, когда тебе плохо,— он же слов не говорит... Когда нельзя было ничем другим помочь, мы помогали сочувствием. Когда можно было помочь делом, это было в радость...
На чемпионате Европы 76-го года на тренировке я наехала на шуруп, который валялся па льду, видно, выпал у кого-то из крепления. На лезвии конька образовалась большая зазубрина, я ни одного шага сделать не могла. Мы бросились с Сашей к нашему главному специалисту — Станиславу Алексеевичу Жуку и вместе с ним обратились к организаторам с просьбой помочь нам найти станок для заточки коньков. Нас успокоили: «Не волнуйтесь. Поправим». Действительно, нашли станок, нашли мастера. Тот провел моим коньком по точильному камню и... сделалась вместо конька лыжа. Мы остолбенели. Жук схватил этот конек-лыжу, и мы помчались в гостиницу. И всю ночь, до утра, он вручную, камушком, стачивал лезвие, пока не превратил эту железку в фигурный конек. Я не хочу представлять этот случай как пример моральной чистоты и силы — житейская ситуация. Сейчас и не потребовалось бы совершать такой «подвиг»: у всех есть запасные коньки, портативные станки. Но дело все в том, что нас, наше поколение само время испытывало, мы волей-неволей проходили через какой-то отбор. У нас было плохо с инвентарем. Кое-что мы должны были добывать себе сами. Самостоятельность и взаимовыручка в нас воспитывались уже в детских играх. В нашем детстве было такое понятие и такая школа — двор.
...В Замоскворечье, где я жила, был превосходный двор, типичный старомосковский: со всех сторон дома, проход — только через арку. Это был — мир. Там было все что угодно. Туда выходили задние двери каких-то складов. Валялись всякие интересные коробки, этикетки, наклейки. Я помню яркую этикетку от пудры «Коти», какие-то сетки для женских причесок. Мы играли во все подряд, у нас вдоволь было пищи для фантазии. С нами жили кошки, собаки, и все чувствовали себя в полной безопасности. Мир детства для нас не был ограничен только уютом семьи, но продолжался тоже полусемейным уютом двора. Люди в нашем доме не только знали друг друга по имени, но знали, кто как живет и у кого что происходит. Сейчас Юля моя не знает, как зовут соседа но лестничной клетке. Мне очень жалко. Мне кажется, это рождает равнодушие. А тогда, в то время, каким я его помню, равнодушие было не в чести. Было больше в реакциях горячности, заинтересованности.
 |
| Сборная мира 1969 года, отправляющаяся в большое турне по странам. Любители фигурного катания узнают на этом снимке многих сильнейших спортсменов. |
Поэтика тех лет — это такие люди, как мой отец, такие биографии, такие характеры. Он родом с Вологодчины. Был пастухом, подмастерьем у сапожника. Кончил летное училище, летал, воевал. Он был весь сожжен — это были его военные регалии. Он сажал горящий самолет. На нем не было места живого — следы ожогов, шрамы, рубцы. Такой классический рыцарь своего времени. Он летал до предела. Генералом, Героем Советского Союза он стал уже после войны.
Он был очень сдержанным человеком, мало говорил о себе, вообще мало говорил. В теории воспитания он противопоставлял два принципа, два способа жизни: работать или «собак гонять». Он предпочитал, чтобы его ребенок работал. Я росла такой девочкой: встать, поесть, уроки. Я работала. И мне это было легко и приятно. Я такая родилась — в отца. Я никогда не видела, чтобы он вообще отдыхал. Он, наверное, знать не знал, что это вообще такое. Он всегда что-то делал: или писал, или рисовал, или проявлял пленки, печатал фотографии. Он был, между прочим, президентом ФАИ (Международная федерация авиационного спорта), должность значительная, надо полагать, хлопотная. Но и на мои детские соревнования он приходил. Он был необыкновенно спортивен по духу и к спорту относился необычайно серьезно. Мне кажется, что я очень выросла в его глазах, когда он понял, что я занимаюсь фигурным катанием не забавы ради. Он был очень честолюбив и, скорее всего, не допускал мысли, что я могу не состояться как спортсменка.
В тот год, когда папа умер, мы с Сашей заняли шестое место в мире, но до первого было уже недалеко...
В секцию фигурного катания меня не отец привел и не мать, а бабушка. Как говорят в таких случаях — это была судьба: Татьяна Александровна Толмачева-Гранаткина жила в нашем доме на улице Осипенко. (Это была наша первая спортивная пара — Толмачева — Гранаткин.) Закончив выступать, она стала тренером, организовала секцию на стадионе Юных пионеров. Четверухин, Щеглова, Гржибовская — все оттуда. Татьяну Александровну все у нас в доме знали и уважали. И вот в один прекрасный день я очутилась на катке СЮПа. И с первой же тренировки меня выставили. За то, что ботинки у меня были черного цвета. А белых тогда было недостать. Не помню, что мы придумали, как вышли из положения. Покрасили? Раздобыли где-то белые?
О нет, я не отношу это к романтике — наш допотопный инвентарь. На своем первом чемпионате мира я выступала на коньках, которые мне сделал отец Лены Щегловой. У нас не было танцевальных коньков отечественного производства. У танцевальных уже лезвие, короче пятка, нет нижнего зубца большого. Этот зубец нужен при приземлении после прыжка, танцорам он ни к чему, наоборот, он мешает делать скрещенные шаги. Пятки длинные тоже мешают: бьют и звенят. Так вот, у меня были коньки, переделанные из одиночных,— распиленные, укороченные, запаянные. Я так старалась садиться, чтоб ноги можно было спрятать — не хотелось привлекать внимание к моим конькам. Но, наверное, их все же рассмотрели. Англичане, тренеры Арнольд и Джордж Гершвиллеры, подарили мне коньки танцевальной фирмы «Вильсон». Я встала па них, когда начала кататься с Горшковым...
«Ах, эти старые, добрые времена! Ах! Ах! У нас ничего не было, а теперешние без видеомагнитофона тренироваться не станут». И правильно, наверное, что не станут. И мы бы, положа руку на сердце, не стали, будь мы на их месте, родись мы в иное время. И не нужен им, теперешним, я считаю, опыт нашей бедности — смешной, убогой, хотя и трогательной. То, что необходимо заимствовать из опыта прошлого,— это спортивные традиции. О преемственности я тревожусь, когда сравниваю одно время с другим. Сейчас на тренировке перед соревнованиями в присутствии судей и специалистов можно увидеть фигуриста непричесанного, неопрятно одетого, без макияжа. Я воспринимаю такие вещи как личное оскорбление. Когда я школьницей тренировалась у Жука, мы знали, что если придем на каток в семь часов утра с заспанным лицом, тренер нас просто-напросто может выгнать. От нас требовали строжайшим образом, чтобы все было в идеальном виде: перчаточки чистенькие, чехольчики, прически безукоризненные, чтоб ничего не болталось, не моталось, выражение лица приятное. Кого интересует твое настроение, если ты на тренировке?
Вот это я называю традициями. Нами они воспринимались как нечто естественное и непреложное, без чего спорт не был бы спортом... Я помню, не было колготок. Не было. Не выпускались, не продавались. Где-то доставали кто где мог. Выступали кто в чем. Рейтузы вязали телесного цвета. Это к тому же было практично: ведь мы же в основном на открытых катках катались. Какие раньше были морозы! Почему? Может быть, потому как раз, что катки были открытые? Всегда в таких городах выступали, где морозы стояли лютые, в Кирово-Чепецке, Барнауле... Вечером выступаешь: фонари качаются, пурга, ветер тащит по льду стулья, на которых сидят судьи, и судьи едут на этих стульях вместе с флажками, что огораживают площадку в огромном ледяном поле. Буран, снег в глаза лепит, музыки не слышно. По ветру едешь — летишь, как птица, против ветра — стоишь на месте. (В этом месте описания полагается сказать: «И несмотря на все это...» Вздохнув, так и скажу.) Несмотря на все это, мы выступали с азартом, волновались. Мы придумывали прически, что-то накручивали, прикладывали. Я очень хорошо помню, что как-то на таких соревнованиях у одной девочки оказались колготки настоящие, капроновые. Они на морозе стекленели и впивались в тело. Так вот за этими колготками очередь установилась, чтобы в них выступать...
...Я тревожусь о том, чтобы поэтическое не исчезло в громе побед, чтобы про него не забыли, изучая собственное изображение по видеозаписи. Нам легче было сохранить это чувство — чувство поэтического. Не потому, что мы были такие замечательные, а потому, что время было немножко другое. Нас именно в этом духе и в спорте воспитывали. Как занимались с детьми на СЮПе? С нами работал великолепный хореограф Вероника Николаевна Невструе-ва. На корте заливали каток. Мы все — и одиночники, и парники, и способные, и неспособные — занимались танцами. Это формировало художественный вкус. Постоянно устраивались массовые выступления фигуристов — с русским танцем, с белорусским танцем, с вальсом из классического балета. Костюмы шились специально. Девочки ходили в пачках, мальчики — в колетах. Из «Лебединого озера» отрывки ставились. Все было, конечно, на детском уровне, но необычайно серьезно к этому относились. Все это было так интересно, так ново. Каждый ребенок хотел, чтоб у него был танец, был костюм, чтоб он выступал. Не дай бог, если ты заболеешь и вместо тебя поставят кого-то другого! У нас была борьба за место в танцах, «актерское соперничество».
Льда не было летом никогда. Летом все занимались в зале хореографией. Огромное значение придавалось эстетике фигурного катания. Таков был взгляд на этот вид спорта. А сейчас акцент резко сместился в сторону результата. Сейчас все заинтересованы в том, чтобы хоть в перспективе был результат. Все изо всех сил тренируются, всем хочется прыгать тройные прыжки в четырехлетнем возрасте.
 |
| Из фигуристов-одиночников мне больше других нравились Сергей Четверухин и Юрий Овчинников. Юра — художественная натура. Высокие прыжки, которые он демонстрировал, при его артистичности, стильности в линиях, позах делали очень впечатляющими его произвольные программы, они воспринимались как танец. |
У нас сложился культ результата. Нужен результат. Сейчас нужен. А как он достигнут — неважно. А что будет потом — тоже неважно. Потом кто-то еще найдется, кто займет первое место. Я не могу так подходить к своей работе. Для меня важно именно то, что будет потом. Мы должны думать о фигурном катании прежде всего.. О воспитании гармоничных фигуристов. У нас много хороших спортсменов, по придите на соревнования: но только пианиссимо не звучит в танцевальных программах, но даже пиано — только форте, фортиссимо! Все это гремит, грохочет, обрушивается на голову. Хочется сказать: «Ну постойте, тише! Давайте подумаем!»
Сейчас повальное увлечение танцами. Все ведут своих детей в танцы. Они кажутся более доступными по сравнению с одиночным и парным катанием. Это нарядно и зрелищно. У нас есть из кого отбирать способных ребят. Сборная вряд ли когда-нибудь будет испытывать недостаток с пополнением. Но означает ли это, что столь уж высок общий уровень искусства танцев на льду? Нет, не означает. У нас нет школы. Советская школа танцев на льду — это фигуральное выражение, имеющее отношение к стилю катания. Школа — это когда одаренный спортсмен, прежде чем попасть к одаренному тренеру, проходит курс грамотного обучения, основанного на единой программе.
А у нас продумывают — результат. Результат — планируют. Мы в своих ежегодных рабочих планах планируем результат, к которому должны прийти наши спортсмены. Но этого же делать нельзя. Это же спорт! Ты, конечно, мечтаешь занять какое-то место: пятое, третье или первое. Ты думаешь: «Я у этого выиграю. Мне для этого нужно то-то и то-то». Такое планирование мне понятно. Но давать обязательство?! Можно обязаться: «Я не буду жевать жвачку» или: «Я не буду курить четыре года, во время олимпийского цикла». Это я понимаю. Это деловой подход. А вот писать, что ты обязуешься такое-то место запять,— это абсурд... Но мы пишем.
Мы говорим о близости фигурного катания к искусству. Но тогда надо следовать духу искусства. Почему сложилась у нас школа балета? Почему в искусстве так силен дух служения любимому делу? Потому что все великие мастера были реформаторами. Они не думали о сиюминутном успехе, они думали о том, чем должно быть искусство завтра. И мы не должны относиться к фигурному катанию потребительски. Натаскивать, форсировать — это нетрудно. Много путей существует для этого. Но стоит ли? Фигурное катание — это общественно полезный вид спорта. Мы можем и должны воспитывать но только спортсменов, но и людей разносторонних. Чтобы это стало возможным, необходимы общественная активность, праздничность, театральность именно в детском возрасте. У нас существует детский балет на льду, в Москве — в Лужниках. Но этого недостаточно, если говорить о массовом спорте. Массовость в фигурном катании — это представления, праздники на льду, которые не обязательно проводить на базе спортивных организаций. Это может быть даже школьная самодеятельность, вынесенная на лед, или клубы любителей при ЖЭКах. Устраивают же у нас горнолыжники свои карнавалы. Но фигурное катание до сих пор популярно в основном как зрелище, то есть с массовым зрительским, а не личным участием, хотя у нас огромное количество катков. На них поголовно играют в хоккей. Но ведь можно выделить катки другого типа, для фигуристов, во главе с хореографом-профессионалом. У нас достаточно выпускается тренеров-специалистов. Они, как правило, работают в специализированных школах. Это считается солидным. Но при такой постановке дела говорить о развитии массового спорта но приходится. В фигурном катании массовость обеспечит не тренер, готовящий разрядников, а специалист широкого профиля, человек творческий и инициативный. Я знала таких людей, когда начинала заниматься спортом. Должна быть профессия -- устроитель балов на льду. Но это особый дар. Я сама таковым не обладаю. Я — тренер. Я могу заниматься только тем, чем занимаюсь. Никакая иная сфера деятельности, никакая иная жизнь но отвлекают меня от настоятельной и ненасыщаемой потребности — я скучаю по своему льду...
|
