... В танцевальном дуэте должно говорить об абсолютном сходстве партнеров, если иметь в виду отношение к делу, спортивный характер. Что же касается стороны зрелищной, то это скорее единство противоположностей: танцевальные амплуа партнера и партнерши различны. Партнер — это ведущий. Он ведет, он танцует с партнершей. На этом принципе и построен дуэт. И самый лучший, на мой взгляд, партнер за всю историю танцев на льду — Кристофер Дин, прежде всего прекрасный ведущий.
Чувство ведения появляется не сразу. Сначала нужно узнать друг друга, прикататься. Скатанностыо, как называют это качество фигуристы, обладает далеко не каждая пара. Часто мы видим: спортсмены танцуют параллельно, вроде бы все делают синхронно, но все-таки каждый сам по себе. Ведения, как такового, нет. Есть только иллюзия ведения.
Типичный пример того — американская пара Джуди Бламберг и Майкл Зайберт. Майкл — интересный фигурист, но не партнер. Он может оставить партнершу, забыть о ней, упиваясь собственным катанием. Джуди было трудно с ним, он рядом, но он не с ней. Она удерживала его, как могла, чтобы он не оторвался, не улетел куда-то в своем неистовом порыве...
В нашем виде танец ставится для определенного исполнителя с учетом его технических и эстетических возможностей, замен партнеров у нас не существует. В этом смысле артистам балета несравненно легче, у них для каждой роли несколько дублеров. В танцах на льду у каждой пары свой репертуар, никто другой вместо тебя не станцует. Дуэт фигуристов — это цельный организм. Поэтому я никогда не завидовала чужим партнерам, хотя многие вызывали интерес.
Кристофер Дин — явление уникальное. Прекрасные природные данные: яркая внешность, артистический талант, незаурядные способности к серьезному самостоятельному творчеству. Ко всему этому — огромная трудоспособность и на редкость боевой характер. Дин танцует столь же свободно, как дышит. И при всем своем блеске он никогда, ни на секунду не позволяет себе быть эгоистичным, забыть о партнерше. Он понимает важность своей роли для общего впечатления от дуэта и сосредоточен на этом: всегда ведет, всегда выручит, поддержит. Эталон партнера!
 |
| Чемпионат мира, 1971 год. Слева от нас Анжелика и Эрик Бук, справа — Джуди Швомейер и Джим Сладки. В течение долгого времени эти две пары были нашими ближайшими соперниками. |
Бернардом Фордом я восхищалась еще как зритель, потом мы познакомились, вместе тренировались. Он тоже замечательный партнер. Диане Таулер было легко с ним. При своей холодности, некоторой чопорности она загоралась, танцуя с ним, он давал импульс ее эмоциям. Музыкальный, обаятельный, он непринужденно держался на льду, но иногда это отдавало вкусовщиной. Привлекая к себе внимание, он не забывал, что он ведущий. Форд — типичный представитель английской классической школы.
Запоминающийся образ партнера создал Андрей Ми-ненков: герой романтического склада, устремленный куда-то, летящий — волосы развевались, рубашка надувалась. Внешне он походил на балетного танцовщика... Однако в роли ведущего был далек от идеала. Ирина намучилась, видно, с ним. Жестковатый, несколько, я бы сказала, деревянный, он был бы нелегким партнером для кого угодно. Когда я, тренируя их, вставала с ним в пару, мне было трудно с ним выполнять какие-то движения. Андрей и старался вести свою партнершу, но не все гладко у них получалось. Думаю, что они оба чересчур яркие, чтобы являть органичное единство.
Удобным партнером для Наташи Линичук, на мой взгляд, оказался Геннадий Карпоносов, хотя по внешним данным эта пара не подходила под общепринятый стандарт: Наташа и Гена почти что одинакового роста. Им вместе с тренером Чайковской потребовалось проделать колоссальную работу, чтобы завуалировать этот невыигрышный момент. Было придумано много специальных приемов, разнообразные «коленные движения». Елена Анатольевна «посадила» низко Наташу. Некоторые принимались копировать эти находки, другие возмущались: «Что вы все на коленях ползаете?!» Так грамотно тренер выстраивала программу, что мало кто догадывался о проблемах этой пары.
Они завоевали звание мировых и олимпийских чемпионов во многом благодаря опытному партнеру. Геннадий держался с большим достоинством, спокойно, подчеркнуто уверенно, заботливо опекал партнершу.
О нашем дуэте с Горшковым существовало мнение, что главное лицо в нем — я. С этим не могу согласиться, хотя понимаю, почему могло сложиться такое впечатление. Я более эмоциональна, чем Саша, со своими бурными эмоциями буквально вон из кожи лезла. Мне нужен был рядом человек спокойный, уравновешенный, достаточно авторитетный для меня, который мог бы меня урезонить. При другом партнере мои особенности не могли бы проявиться столь ярко.
Саша создал очень интересный образ партнера, тип этакого джентльмена. Не случайно он всегда танцевал во фраке. Англичане называют такой стиль «хэнсэм» — красота поз, линий. Красота именно мужская, строгая, холодная, подчеркнутая некоторой церемонностью. Мне это нравилось. Думаю, и Саше была нужна именно такая партнерша, как я. Представить кого-то на моем месте мне так же трудно, как себя на чьем-то. Ни с кем из партнерш я себя никогда не сравнивала и редко оценивала деву-шек-танцорш иначе, чем но сугубо спортивным качествам.
Впрочем, это только сейчас я могу при всей условности ретроспективной оценки взглянуть на себя со стороны. Пока катаешься, сделать это трудно, если вообще возможно. В конце концов дуэт — это нечто целое. Наше эстетическое соответствие, психологическая совместимость позволили создать впечатление органичного единства пары, эту целостность. Некоторая разница на первых порах в техническом мастерстве со временем стерлась.
Саша был хороший партнер. С другими было иначе, с другими и не возникало желания чувствовать себя ведомой.
За все годы выступлений у меня сменилось четыре партнера: двое в парном катании и двое в танцах. Начинала я с Сергеем Селезневым. Мы были чемпионами Москвы и вторыми в Союзе среди юниоров. Катались вместе две зимы, потом наш дуэт распался. Хорошим ли он был партнером — мне трудно судить. Мы оба старались выполнить то, что от нас хотели тренеры. Мальчик и девочка. Послушные дети.
Вторым партнером стал Фарид Сафаргалеев. Это был своеобразный спортсмен. Мастер спорта по акробатике и теннису. Он и в парное катание стремился внести элементы акробатики, во всяком случае таких головокружительных поддержек, которые Фарид придумывал — и мы их разучивали,— до сих пор никто не делает. С ним я второй раз в своей жизни выступила в Лужниках, в недоступном тогда Дворце спорта. Катались мы очень плохо, видно, Фарида, кроме этих немыслимых поддержек, ничего больше не интересовало в фигурном катании. Потом выздоровела его партнерша, которую я заменяла, и мы расстались.
 |
 |
| Счастливейший для нас 1970 год. Первый снимок — свадьба. Второй, как можно догадаться,— медовый месяц. |
Мы прокатались с Фаридом один сезон, но наши совместные занятия оставили свой след. И не только потому, что я была увлечена интересной работой над разучиванием оригинальных поддержек. Удивляло отношение Фарида ко мне, он обращался со мной, как с дамой. Он, по моим понятиям тогда, совсем взрослый, студент, а я школьница, но для него это обстоятельство ничего но меняло. Он давал понять, что женщина, всякая женщина, любого возраста для мужчины — на пьедестале. Он внушил самой формой наших отношений, что женщина должна испытывать потребность видеть себя на пьедестале.
А вот с Рыжкиным партнерство носило печать некоторой неравноправности. Сказывалась, вероятно, большая разница в возрасте, а главное, характеров. Солидный, методичный, педантичный — Виктор Иванович, его по-другому не назовешь. Мила и Виктор Иванович. Как он был когда-то моим тренером, так и продолжал им оставаться. Партнер-тренер. Он постоянно что-то изучал, анализировал, сопоставлял. Он всю жизнь сам себя тренировал и меня тренировал... И не только мне с ним, думается, и ему со мной было трудно.
Мы с Рыжкиным дебютировали в 66-м году на чемпионатах Европы и мира, где заняли соответственно седьмое и десятое места. Для того времени это был огромный успех. Но, закончив сезон, больше уже вместе не выступали. Мы расстались по причине, которую на взгляд трезвомыслящих и наделенных чувством ответственности людей нельзя было назвать серьезной. Я и сама в какой-то мере разделяла это мнение. По моей «прихоти», как говорили некоторые, распадался перспективный дуэт. Тел не менее мое решение поменять партнера было твердым. Правда, ни с каким другим партнером у меня договоренности не было. И вообще я но знала, куда идти и что делать дальше. У фигуристов менять партнера — ломать судьбу. Так было и со мной.
Почему дошло до этого?.. История долгая. Наш дуэт существовал три года, но танец у нас был только один. Мы его сами сочинили, сами совершенствовали. Жук нам помогал его ставить, принимала участие и Чайковская. Танец был поставлен на материале русских народных песен в обработке Рэя Кониффа. Музыка звучала свежо. Всем очень нравилось, что мы сделали. На тренировках нас просили танец катать целиком.
С ним мы поехали на турнир «Пражские коньки». Во время соревнований по обязательным танцам партнер, столкнувшись со мной, пропорол мне коньком ногу. Пока катались, я боли не чувствовала. И только откатавшись, увидела, что весь ботинок в крови. Прямо с катка меня повезли в больницу зашивать рану. Встал вопрос: выступать мне дальше или не выступать. Рыжкин и Жук были за то, чтобы выступать. Жук сказал: «Знаешь, Мила, ты решай сама, но у вас такой хороший танец, жалко его не показать». И я выступала.
Танец произвел впечатление, и нас решили послать на чемпионаты Европы и мира. Первые соревнования проходили в Братиславе, вторые — в Давосе. Перерыв между ними был небольшой, поэтому команда в Москву не заезжала. Мне было очень тяжело так долго оставаться вне дома. Угнетала и ответственность, и необычность обстановки, болела нога. Домой я вернулась измученная. А предстояло участие в чемпионате страны. Я каталась без удовольствия, с перебинтованной ногой. Потом стало хуже: я уже не могла тренироваться. Возили меня по докторам. Я долго лечилась, медленно входила в форму. Здесь еще подоспела сессия в ГИТИСе, из-за чего пришлось пропускать тренировки и отказаться от поездки на сборы.
Партнер был раздосадован. Он был вообще против моих занятий в ГИТИСе, считая, что это моя блажь, училась бы, как все, в институте физкультуры. Я со своими запросами не вписывалась в общий фон существовавших тогда представлений о фигуристе. В общем, все собралось вместе. Мне было очень горько и обидно постоянно выслушивать упреки партнера, и я поняла, что вместе с Виктором Ивановичем больше кататься не смогу.
Последствия такого шага нетрудно было предугадать. Разрыв с партнером означал разрыв с ЦСКА. Где тренироваться? С кем кататься? В Спорткомитете, когда я пришла сказать, что меняю партнера, меня и слушать не стали. Кто я такая? Что себе позволяю?
Это был настоящий жизненный кризис. Я рассталась с опытным партнером, с хорошим тренером, с престижным клубом, где обо мне заботились. И я привыкла к этой заботе. А что теперь мне делать одной? Внутренне я была уже готова к тому, чтобы уйти из спорта. И тут вмешался отец: «А что, льда нет в Москве? Не искусственного, так естественного. Если ты хочешь кататься, так и катайся. Делай то, что ты хочешь делать».
Человек он сдержанный, строгий, мы редко разговаривали с ним по душам, но между нами существовал постоянный внутренний контакт. Большой жизненный опыт позволил ему быстро разобраться в ситуации, и он мне сказал со всей прямотой: «Ты себя обманываешь. Ты говоришь, что негде кататься, а на самом деле переживаешь, что осталась без опеки. Привыкла быть при ком-то, при чем-то...»
В моей спортивной жизни это был решающий период. Я поняла тогда; если я чего-то хочу добиться, то должна отдавать себе отчет в том, что все зависит от меня самой. Жизнь проверяла меня на прочность.
И я начала искать партнера. В этом принимали участие разные люди. Таня Тарасова, великий оптимист по натуре, горячо взялась за дело. С кем-то говорила она, с кем-то я. Кто-то отказывался. Кто-то хотел кататься со мной, но мне не нравился. Однажды я пришла на «Кристалл», когда там тренировался Саша Горшков. Мы были с ним знакомы. В мой последний сезон партнерства с Рыжкиным его пригласили в ЦСКА в пару в Ире Нечкиной (сейчас она судья международной категории). Они тренировались, а я на него посматривала. Смотрела без особого интереса: катается парень себе и катается. Не помню точно, но, видимо, у меня вызвала симпатию эта пара, я им что-то стала советовать. Потом встала с ним в пару, и все смеялись: «Ой, как вы подходите друг другу!» То ли эти шутки или что-то другое заставило меня посмотреть на Сашу внимательней. И я его увидела как бы в новом ракурсе. Дождавшись конца тренировки, подошла к нему и спросила: «Хочешь со мной кататься?»
Я понимала, что значит для него мое предложение и как ему трудно решить. Только что он перешел в ЦСКА. Его и Нечкину тренировал Рыжкин. И вдруг он возьмет и ни с того ни с сего бросит все — и партнершу, и тренера. Но с другой стороны, кататься в паре с чемпионкой Союза, участницей чемпионатов Европы и мира было заманчиво.
Я сказала: «Ты подумай. С ответом не спеши. Сам знаешь, ни в каком клубе я не числюсь. Тренера тоже нет. Такая, как сейчас, я никому не нужна. Если надумаешь, позвони».
Он позвонил, сказал, что согласен. И мы начали работать. Где? Где пустят. На «Кристалл» мы приходили в восемь утра. С одними откатаемся, потом следующие начинают тренировку, мы и с ними откатаемся. Ничьи. Ни с кем. Я была и своим и его тренером. Мы разучивали новые шаги, позиции, элементы. Никогда раньше я с таким усердием не занималась. Почему? По сей день задаю себе этот вопрос. Что мной руководило? Желание доказать кому-то что-то? Но кому? Что? Я ведь ушла сама. Так что в моем рвении не было мотива отмщенья изгнанного и обиженного. Скорее всего, тут было другое: я впервые осознала себя взрослой. Прежде кто-то думал и решал за меня, кто-то звонил, предлагал, приглашал. А тут я хозяйка собственной судьбы. И когда я поняла, что я делаю то, что хочу, у меня, как говорят, выросли крылья.
Работать я умела. Научилась у Жука и Рыжкина. Я видела, как они работают. Все это откладывалось до поры до времени в подсознании и не могло но проявиться. В последние дни партнерства в Рыжкиным, пребывая в состоянии неразрешенного внутреннего конфликта, непроходящей подавленной обиды, я пропускала тренерские указания, они шли мимо меня, их воспринимал Рыжкин, а через него, как через переводчика, доходили до меня. Я вела себя, как ощетинившаяся кошка, все было не по мне: я не хотела этого, не хотела того, не нравилось тренироваться утром, не нравилось вечером, это движение неудобно, это трудно осваивать. Теперь же все вспомнилось и пригодилось. К тому же, были силы, молодость, здоровье, самолюбие, азарт... Мы тренировались, не зная усталости, надо было научиться кататься вместе.
Так продолжалось месяца три. Мы сами сшили себе костюмы. Но за кого мы собирались в них выступать? Старались не касаться этой темы. Однако стало ясно, что дальше вариться в собственном соку невозможно, нужен тренер. Мы попросили Елену Анатольевну Чайковскую взять нас к себе. Тренер она была молодой, но уже привлекала к себе внимание своим видением фигурного катания. Она пришла, закончив ГИТИС, работать хореографом с фигуристами, но стала тренировать пару Таню Тарасову с Жорой Проскуриным, танцоров у нее в то время еще не было. Елена Анатольевна согласилась. И мы продолжали работать так же фанатично, но уже втроем.
Прошло два с половиной года. По нагрузкам, по затраченным силам они равнялись, наверное, нормальным десяти. Ощущение, что мы чего-то достигли, появилось только в 69-м году, когда заняли третье место на чемпионате Европы и второе — на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс. Тогда мы в первый раз испытали огромное удовольствие от собственного исполнения. Помню, после второго обязательного танца к нам в раздевалку прибежал Форд и радостно крикнул: «Вы уже не на третьем, а на втором!» Мы обошли всех в Колорадо-Спрингс, кроме англичан — Дианы Таулер и Бернарда Форда. На следующий год выдающиеся танцоры ушли из спорта, не дав себя обыграть.
За три года мы вышли на ведущие позиции в мире. Когда мы с Сашей начали проходить азы танцевальной техники, мы не замахивались высоко. Но каждый из нас хотел убедить другого, что не ошибся в выборе. Ничего не обещая друг другу, мы просто работали. Никто в то время не тренировался столько, сколько мы. И никто из танцоров, кроме нас, не имел за плечами опыта выступлений и в одиночном, и в парном катании. Опыта, который неоценим.
Так бывает в жизни — и в спорте тоже,— то, что казалось трагическим концом, становится началом взлета. Я прошла через глубокий душевный кризис, и он, как ни странно, послужил моему психологическому обновлению. Морально я окрепла, закалилась. Наша дорога в спорте и в дальнейшем была отнюдь не гладкой, но все неприятности и обиды воспринимались, как укус комара по сравнению с переживаниями тех дней. И вдруг в семьдесят пятом на нас обрушилось настоящее несчастье: Сашина болезнь.
У него был спонтанный пневмоторакс и разрыв легочного кровеносного сосуда. Но диагноз поставили не сразу. Сначала — по характеру болевых ощущений — предположили одну из форм радикулита. Врач сборной посоветовал горячую ванну. После ванны ему стало хуже. Начали втирать тигровую мазь — еще хуже. Тогда стало ясно, что это никакой не радикулит. Саша отчасти и сам был виноват в этой путанице. На боль он пожаловался не сразу. Лечь на обследование в больницу отказывался.
На третьи сутки Чайковская повезла нас к профессору Сыркииу, сердечных дел мастеру. Он раздел Сашу, постукал пальцами. И сказал: «Молодой человек, все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Вас надо показывать студентам и говорить: этот молодой человек давно должен был умереть. Почему он до сих пор жив — науке неизвестно». Мы стоим с Чайковской ни живы ни мертвы. Профессор обратился к нам: «Понимаете ли, уважаемые дамы, у него сердце ыа правой стороне. А левая половина груди заполнена жидкостью. Везите его немедленно в больницу».
И дальше события стали развиваться стремительно. Мы приехали в больницу, уже наступил вечер. Всю ночь над Сашей колдовали врачи и сестры. А утром его осмотрел известный хирург-пульманолог Михаил Израилевич Перельман и принял решение оперировать.
Операция длилась четыре часа. Саша потерял очень много крови. Сделали переливание — поднялась температура. Оказалось, у него аллергия на консервированную кровь. Стали срочно искать донора. Новое осложнение — образовался тромб. Что делать? Перельман раздобыл какое-то бесценное лекарство, которое разжижает кровь. В общем, эти дни даже вспоминать страшно...
Перед операцией Саша сказал: «Мила, это все!..» — «Что все?! Что, у тебя на фигурном катании жизнь кончается? Между прочим, мы еще с тобой муж и жена, ты не забывай об этом. Нам еще детей рожать! Что значит все? Конец жизни — фигурное катание?!» Он говорит: «Я хочу поехать на чемпионат мира».— «Поедем».— «Не смеши меня».— «Я тебе слово даю». И его увезли на каталке.
На третий день после операции он встал. На пятый — стал ходить.
Врачи вызвали меня и предупредили: «Людмила Алексеевна, запомните, в ближайшие десять лет самая большая нагрузка для вашего мужа — это с авоськой в булочную. Сейчас он пройдет лечение в больнице. Потом реабилитация. Мы отправим его в санаторий. В дальнейшем будем его наблюдать, обследовать».
...Я пошла в Спорткомитет в тот день, когда было назначено собрание сборной страны, отъезжающей на чемпионат мира в Колорадо-Спрингс. Собрание должно было начаться в десять утра, я была там в девять. На подоконнике у председателя, смотрю, валерьянка, для меня приготовленная. Я сказала: «Сергей Павлович! Врачи спасли Горшкову жизнь, а вы должны спасти его как спортсмена».— «Что для этого надо?» — «Надо,— говорю,— чтобы никакую другую пару вместо нас на чемпионат мира не посылали. Нужно объявить, что Пахомова и Горшков вылетят позже, потому что у Горшкова грипп».— «Зачем это все?» — удивился Павлов. «Это нужно для выступления на Олимпиаде, которая состоится уже в следующем году. Ведь если нас не будет на этом чемпионате мира, то установится другая иерархия, и неизвестно, к чему это приведет. А так все будут думать: вот приедут Пахомова с Горшковым и заберут свою золотую медаль. Это во-первых. А во-вторых, Саше сейчас важно знать, что в него верят, что он нужен команде. Что на нем крест не поставили».— «А вы сможете выступать?» — «Гарантии дать не могу».
Выйдя вскоре из больницы, Саша провел дома три дня и пошел на тренировку. Катался, держась одной рукой за борт. На третью нашу тренировку приехали врачи. Мы прокатали перед ними половину произвольного танца. Все поддержки прямо на ходу перекидывали на правую руку, левая совсем была слабая. Он вообще был еще слаб, от Саши, как говорят, осталась половина. Объем легких по спирометрии уменьшился ровно вдвое. Врачи сказали, что Горшков сошел с ума, что он, видно, хочет умереть. А Михаил Израилевич Перельман дал письменное заключение: «Может ехать. Вопрос о выступлении решить на месте».
Мы прилетели в Колорадо-Спрингс, догоняя команду. Прошло всего три недели после операции. Широко об этом не было известно — грипп и грипп. Саша переодевался для тренировки дома, чтоб никто не увидел шва. На льду мы подолгу не задерживались. Через какое-то время, чтобы иметь ясное представление о том, какую нагрузку мы можем выдержать, поехали на каток, расположенный в горах выше Колорадо. Покатались совсем немного, Саша был на грани обморока. Мы поняли, что произвольную программу не дотянем до конца. Есть вещи, не зависящие от человеческой воли. Можно сказать: «Умрем, но докатаемся». Но можно действительно умереть и все-таки не докататься. Стали все вместе думать, как быть. В силу вступили тактические расчеты. В фигурном катании они настолько хитроумны, что только теперь, став тренером, я смогла разобраться досконально в этой «математике», без которой мне не обойтись. Итак, если бы мы с Сашей выступили только в обязательных и в оригинальном танцах и отказались от третьего номера программы, то это могло поставить в тяжелое положение два других наших дуэта Моисееву и Миненкова, Линичук и Карпоносова, соперничающих с английским — Грин — Уотс. Англичане были особенно сильны в обязательных танцах, и перед произвольным могли оказаться далеко впереди по сумме мест, что не позволило бы нашим танцорам, несмотря на их явное преимущество в этом виде программы, успешно бороться с ними за золотые медали. Отстаивать свой престиж в ущерб интересам команды мы не имели права и решили в соревнованиях не участвовать.
Расчет оказался верен: Моисеева и Миненков стали чемпионами мира. А мы с Сашей, уже экс-чемпионы, приняли участие в турне по городам Соединенных Штатов и выступали с большим успехом.
Таков конец этой истории, поучительной во всех отношениях. Мы узнали о самих себе такое, о чем прежде лишь догадывались. С точки зрения врачей и многих здравомыслящих людей мы действовали безрассудно. Мы и в самом деле рисковали, но годы, проведенные в большом спорте, убедили нас, что человек на многое способен в стрессовых ситуациях. Не всегда и в обыкновенной жизни известно, что можно, что нельзя, что здорово, что нет, а в спортивной тем более. Я не исключаю того, что Саша, отлученный от фигурного катания, совсем бы скис и превратился в инвалида, ходил бы, как ему рекомендовали, с авоськой за булками. Конечно, нельзя отрицать, что с Сашей могло что-то случиться во время нашей поездки. С другим бы, наверное, и случилось. Мама Сашина, я думаю, меня осуждала, хотя ничего не говорила, считая, что любящая жена легла бы костьми, а не пустила бы мужа на верную гибель. Но разве я жена в обычном понимании? Я отношу себя к категории жен совершенно особых. Я жена-партнерша...
Между спортсменами, составляющими пару, существуют отношения спортивные, как у членов команды, артистические, как у исполнителей разных партий в дуэте, просто человеческие и еще женские — мужские. В принципе психология партнеров — это психология супругов. Не возлюбленных, ни в коей мере не любовников, а именно супругов. Это два профиля, которые смотрят в одну сторону, а не друг на друга. То, куда они смотрят: общие интересы, общая работа, общая цель. Эта цель их соединяет, она вынуждает их идти на множество компромиссов во взаимоотношениях. Если спортивная судьба пары складывается таким образом, что они могут долго и упорно работать вместе, решать вместе разнообразные и сложные проблемы и достигать каких-то высоких результатов, то все это уже говорит о том, что у этих людей есть совместимость — именно та, которая необходима супругам. Они вместе проходят через такое количество испытаний, их жизни так тесно переплетены и так зависят одна от другой, что это создает между ними особый характер привязанности, который бывает у хорошей супружеской пары, когда он и она знают досконально сильные и слабые стороны друг друга и склонны к проявлению заботы. Вот этот элемент заботы должен присутствовать в жизни спортсменов, составляющих пару. Без него невозможно настоящее взаимопонимание, взаиморасположение. Потому что, как бы ясно ни работала голова, есть еще сердце, есть нервы.
В нашем деле, требующем большой затраты нервных сил, важна доброжелательная моральная атмосфера. Такая атмосфера сложилась у нас в коллективе благодаря Саше. Она сохранялась даже в самые острые моменты, во время споров, разногласий, столкновений, которых было немало, а может быть, и больше, чем у других, если учесть тот эмоциональный фон, который был для нас нормой.
Саша во всем разделял мой максимализм, но он всегда держал себя так, что я не знала, трудно ему было со мной или нет. Он никогда не давал мне понять, подходит ли ему темп, предложенный мной, или он слишком интенсивен. Ни разу не сказал: «Да остановись, куда ты гонишь? Я не успеваю за тобой!»
У меня атлетическая подготовка всегда была слабым местом: плохо бегала, не очень старалась. Саша был отличный бегун. Он вообще был прекрасно тренирован, очень силен физически. Но за все время ни разу меня не упрекнул: «Вот видишь, бегаешь плохо, вот и устаешь». Если ему что-то легче давалось, он никогда этим не кичился. Если ему что-то давалось трудно, я об этом не догадывалась. Вот это и есть то, что я называю заботой. Это больше чем такт, это особая бережность, которая очень часто переходит в более глубокое чувство. Поэтому нередки браки между партнерами.
Мы, разумеется, не связаны друг с другом никакими обязательствами и вольны жить, как хотим, дружить, с кем хотим, любить, кого хотим. Но получается ли это практически при том образе жизни, который мы ведем? Многочасовые тренировки, поездки, соревнования. Партнеры почти всегда неразлучны, у них не остается времени на иную, самостоятельную жизнь. Предположим, что такая жизнь, отдельно от другого, все-таки сложилась. У меня роман, у Саши свой роман, мы едем в отпуск порознь, каждый со своим романом. Но что выйдет из этого? У меня не было возможности проверить, однако я убеждена, что это отдалило бы нас и в конце концов помешало бы работать.
У нас с Сашей сложилось так, что ничего внешне не изменилось от того, что мы стали мужем и женой. Моя мама взяла на себя заботу о доме. Я не ощущала никаких перемен. Утром вставали — был готов завтрак. Завтракали — уходили па тренировку. Приходили — уже готов обед. Обедали, отдыхали, уходили. Уже все было вымыто, поглажено, постирано. Бытовой стороны семейной жизни я не знала, пока мы катались. Первый свой обед я приготовила в 30 лет. Еле уговорила тогда маму поехать отдохнуть на дачу, потому что она боялась, что мы без нее с голоду умрем. Оставила мне список, что купить, и подробную инструкцию: что, как, куда, каким маслом полить, как положить курицу на сковородку и что внутренности из нее надо сначала вынуть.
Я достала бабушкину поваренную книгу. Стала изучать, как варить борщ. Долго пыталась разобраться в названиях частей.мяса, которые там упоминались. Выяснив, наконец, что нужно для борща, поехала на рынок. Когда я сказала продающему в мясном ряду, какое мясо мне нужно, от какой части коровы, он принялся хохотать. Он, торгуя мясом, сам не знал, как какая часть туши называется. Потом спросил: «Вам для чего мясо?» — «Для борща».— «Ладно, я вам дам».
Я вообще не хозяйка, но я отдыхаю, когда занимаюсь домашними делами, правда, это редко удается. Мы закончили выступать, а времени для дома не прибавилось. Был очень короткий период, когда я попробовала стать просто женой, в первую зиму нашей новой жизни. Саша пошел на работу, а я осталась дома, что было вполне естественно для женщины, которая ждет ребенка. «Родится ребенок,— размышляла я,— и забуду фигурное катание». Оказывается, я себя плохо знала. Я уже изнывала от тоски. Саша на работе, а я сижу целый день у дверей и, как собака, вою. Весной Виктор Иванович Рыжкин предложил мне работать в ЦСКА тренером. Осенью, прямо с тренировки, меня отвезли в роддом. Я даже не знала, что рожать пора...
Я стала матерью! Такое событие!.. А я не могла сидеть дома. Не могла жить семейными заботами. Снова начала ходить на тренировки. В это время подошел очередной чемпионат мира, мне предложили поехать в туристической группе и давать материал в «Известия». Я за это ухватилась. Юле было четыре месяца.
Я снова присутствовала на чемпионате, но уже в качестве зрителя, видела всех с трибуны, и было мучительно чувствовать себя вне команды. Потом меня попросили принять участие в тренерском семинаре в Оттаве, где пробыла три дня. В это время моя группа совершала поездку по стране, но я не жалела об этом, я радовалась хоть какой-то причастности к привычному делу. Для себя же я решила, что лучше сидеть дома, работать на льду и смотреть со-62
ревнования по телевизору, чем ездить нот так — отдильии от команды.
С 78-го года я работаю тренером сборной СССР, прикомандирована к ЦСКА. Теперь мы с Сашей очень редко бываем вместе. Это мучает нас. Он приходит с работы — я ухожу. Я прихожу — он спит. Мы не супруги-партнеры, как прежде, наша жизнь еще дальше теперь отстоит от образца классической семейной: жена по полгода в разъездах. Мы себе позволяем съездить в отпуск на 7 —10 дней. Можно на 24, но не получается. Да и, если честно, многовато.
Один раз мы решили отдохнуть «по-человечески». Купили путевки в санаторий, в Гурзуф. Нам дали прекрасный номер: ковер, цветной телевизор, лоджия, увитая виноградом. На пляже можно выпить соку. И по репродуктору команда: «Повернитесь на правый бок! Теперь на левый!» На второй день я заболела. У меня поднялась температура. Я сказала Саше: «Поехали в Коктебель». Мы взяли шорты, купальники, плавки и отправились в Коктебель. Пришли к директору турбазы, упали на колени. Он дал нам номер. Мы лазили по горам, спускались в бухты, ловили рыбу, искали сердолики... Когда срок нашей путевки истек, мы приехали в Гурзуф, забрали вещи и отбыли в Москву.
Я никогда не томлюсь во время отпуска, но когда наступает пора возвращаться, я испытываю нетерпение, и дело не в многолетней привычке работать. Хотя и в ней тоже. Главное другое: пока мы с Сашей катались, мы были постоянно на внутреннем взводе. Наверное, это и называют горением. Когда мы ушли, эта искорка начала гаснуть, и я стала задыхаться, как рыба на суше. Я выбрала профессию тренера, работала с увлечением, но эмоционально это было несопоставимо с нашей спортивной жизнью. Неожиданная перемена в моей тренерской судьбе позволила мне вновь вернуться в мир большого спорта и вдохнуть привычный воздух — борьбы, игры, накала страстей...
|
