Испытание

...Неожиданная перемена в моей тренерской судьбе позволила мне вновь вернуться в мир большого спорта и вдохнуть привычный воздух — борьбы, игры, накала страстей. Случилось так, что я стала тренером Ирины Моисеевой и Андрея Миненкова. Мы работали вместе всего два года. Но для меня это целая законченная глава жизни. Каких-то особенно значительных спортивных результатов наше сотрудничество не дало. Зато были значительные творческие достижения. Прежде всего, произвольный танец 80-го года, который, по моему убеждению, украсил бы и сегодня любые, самые крупные соревнования. Рассказывая об этой работе, нельзя упускать ничего. Все очень важно — и то, как они ко мне пришли, и то, что они из себя представляли в тот момент, и то, что я из себя представляла. Костюмы, которые были сделаны для этого танца, и новая Иринина прическа, и то, чего они добились с моей помощью, и то, как мы расстались — все это, вместе взятое, произвольный танец 80-го года. Этот танец вобрал в себя все.

Когда маститые спортсмены уходят от своего тренера, их воспитавшего, к тому же авторитетного специалиста, к тренеру-новичку, ничем себя не проявившему, это выглядит странно. Всевозможные толки по этому поводу сводились к тому, что, с одной стороны, Моисеева и Ми-ненков «кончились», что они зашли в тупик, и Тарасова не знает, что делать. С другой стороны, Пахомовой, как человеку заслуженному, надо устраиваться посолиднев, иметь хорошие условия для работы. А для этого ей, конечно, нужно взять спортсменов, входящих в сборную. Мотивы, которыми руководствовалась я, когда стала работать с Моисеевой и Миненковым, были другие. Мною завладел азарт. Подхватить то, от чего отступились другие, побороться, рискнуть — это меня увлекло. «Есть упоение в бою». Если бы я исходила из расчета, то вряд ли взялась бы за это дело. Я прекрасно понимала, что такое чужие ученики. Были такие у Чайковской. Из этого, как правило, ничего хорошего не получалось. Люди, сформировавшиеся под руководством другого тренера, люди со своим мировоззрением, со своим пониманием жизни, со своим отношением ко всему — к соревнованиям, к тренировкам,— не могли перестроиться. Нет, я ясно себе представляла, на что шла. Я и не мечтала о близости человеческой, о настоящем контакте. Но мне казалось по силам добиться ближайшей цели. Я хотела, чтоб они загорелись, чтоб глаза засияли, чтоб они почувствовали себя над всеми обстоятельствами, выше разговоров, мнений, недоверия, скепсиса. У меня был шанс проявить себя.

Вот какие были предпосылки. События же развились такдм образом. После чемпионата Европы 79-го года, на котором Моисеева и Миненков с большим трудом удержались на втором месте (еще недавно это второе считалось для них катастрофой), мне позвонила Таня Тарасова: «Мила, ты не пришла бы на тренировку посмотреть ребят. Может, что-то увидела бы свежим взглядом, подсказала бы». Мы пошли с Сашей на вечернюю тренировку к Тарасовой на каток СЮПа.

Ребята катались... У меня создалось впечатление, что они как-то излишне стараются, что все не так, как должно быть на дежурной тренировке. Чересчур тщательно Ирина причесана... Мне казалось, что на их уровне да еще сразу после чемпионата Европы можно проводить тренировку поспокойнсо, а они явно хотели показать, что могут еще работать, что у них сил невпроворот. Они были чересчур отмобилизованы, это бросалось в глаза. Я ничего не сказала, но мне их стало жалко. У меня ком стоял в горле. Я думала: «Не дай бог до такого догнить, чтобы к тебе приводили кого-то советоваться, что с тобой делать».

Кавказ. Терскол. Место моих постоянных мучений. Ох, как я не любила ОФП! Ничего для меня не было тягостнее бега. Меня уговорили совершить восхождение на «Приют 11-ти». Никогда в жизни мне не было так тяжело, как в тот раз. Сначала мы ползли на животе вверх. Потом шли по грудь в ледяной воде. После чего пришлось еще долго карабкаться по снегу. Когда мы поднялись, силы оставили меня. Но снимок не обманывает: наверху было хорошо.

Мы сидели в сторонке. Тарасова вела тренировку. По окончании она ко мне подошла и спросила, могу ли я помочь в обязательных танцах. Я ответила, что с удовольствием, но что для этого им придется ходить ко мне на тренировки в ЦСКА.

Потом меня вызвали в Спорткомитет и сказали: «Поручаем вам очень важное дело: подготовить Моисееву и Миненкова по обязательным танцам к чемпионату мира. Рассчитываем на ваши знания».

Мы стали работать над обязательными. Мне необходимо было решить, на чем строить тренировки. Я не знала, как они работают над обязательными танцами, почему у них этот раздел слаб и что, собственно, нужно, чтобы повысить их класс. Какое-то время я присматривалась. И мне стало ясно, что их необходимо увлечь, заинтересовать. Это было не очень трудно. Мне было о чем сказать, чем удивить. Я предложила: «Давайте вот этот элемент возьмем. Видите, как вы напряжены. Я покажу, что сделать, чтобы стало легко». Они были в восторге: «Никогда не думали, что в обязательных танцах бывает удобно». Я говорю: «Иногда бывает даже приятно». В общем, нашла верный тон-.

На чемпионате мира в Вене они остались вторыми за Линичук и Карпоносовым. Третье место было у венгров Регоци и Шалаи. Весной мы продолжали заниматься обязательными, и как-то все вокруг, и мы сами, стали привыкать к мысли, что я их тренер. Таня Тарасова была больна, по всяким намекам и разговорам я догадывалась, что она всецело занята Бестемьяновой и Букиным, уже тогда очень перспективной парой. Об этом знали, очевидно, и Моисеева с Миненковым, но никто им ничего не говорил. У меня не хватило терпения пережидать эту молчанку. Я говорю: «Ребята, если хотите работать со мной, пора начинать. Время уходит».— «А как же Татьяна Анатольевна? А как же мы ее бросим?» — «Надо поговорить с ней. Как вы вместе решите, пусть так и будет». Они отправились к Тане в больницу, а оттуда приехали ко мне домой, и я узнала, что Таня была потрясена известием, плакала, но в конце концов она их благословила. Сколько было потом вопросов: «А почему они ушли к вам?», «А кто позволил?», «А почему без скандала?», «Тарасова на вас обижена — вы увели у нее Моисееву и Миненкова». Я не знала, что отвечать на все это, но дело обстояло именно так, как я рассказала. Если бы этот переход не отвечал в то время и ее и их интересам, он бы и не состоялся. Можно «увести» зеленых юнцов, легко поддающихся внушению. Моисеева и Миненков были уже в том возрасте, когда люди отвечают за свои поступки.

После столь длительной и весьма нервной прелюдии мы приступили к поискам музыки. К тому времени я познакомилась с хореографом Еленой Матвеевой. Ребята этого хотели: «Ты знаешь, она в нас столько вложила, мы ей так обязаны. Мы без нее не сможем работать». Я согласилась, хотя мне это не очень понравилось: у нас в группе был свой хореограф, Людмила Ивановна Павлова. И действительно, сразу же создалась типичная для такой ситуации атмосфера соперничества. Впоследствии этот маленький огонек разгорелся в пламя. Но тогда я гнала все предчувствия. Саша меня ободрял: «Может, это даже и к лучшему, что Матвеева будет с вами. Близкий им человек. Через нее ты сможешь на них влиять». Что ж, и такое можно было предположить. Запал был велик. Я жила ожиданием будущих стартов: впервые с тех пор, как закончила кататься, сгорала от нетерпения.

Тактика будущей борьбы диктовала выбор музыки для произвольного танца. Я уверена была в том, что нам надо сделать что-то яркое, спорное, выдающееся. Чтоб их программа стала темой для обсуждения, чтоб она у всех была на языке. Это была задача нашего первого сезона. Я интуитивно чувствовала, что это верный ход. Пусть даже осуждение, возмущение, негодование — все что угодно, только не равнодушие. Нужно было перевернуть сложившееся представление о том, что Моисеева и Миненков выдыхаются.

Музыку к первой части будущей программы нашли быстро — фрагмент из «Трубадура» Верди в инструментальном исполнении. Мелодически выразительная, контрастная по характеру, такая тревожная музыка. При всей популярности Верди она была не очень узнаваема, свежо звучала. Мы с Сашей (это он мне подсказал «Трубадура») поехали к ребятам домой с пластинкой. Прослушивание закончилось единогласным одобрением. Там была и Лена Матвеева. Все загорелись: «Ой, это то самое». Теперь нужны были еще три части «того самого».

Александр Гольдштейн, композитор, работающий с фигуристами, знал о том, что я замыслила; он предложил мне заранее запастись «прокладкой». «Этот блюз,— сказал он,— снивелирует любую резкость своей лиричностью, своей мягкостью. Будет что-то женственное для Ирины, она сможет это сделать своими длинными руками». Для наиболее экстравагантной части танца я выбрала соло ударных из джазовой композиции, исполненной известным японским барабанщиком. Завершал программу рэгтайм, веселый, динамичный. Музыка, также почти не звучавшая на соревнованиях фигуристов. В целом вышел своеобразный музыкальный коллаж.

Первую часть я поставила на льду еще в начале лета. Над блюзом стали работать в «Красной поляне» (база ЦСКА на Кавказе, мы туда выехали для тренировок по физической подготовке). Ире эта музыка поначалу казалась слишком «обыкновенной» по сравнению с другими фрагментами. Она была увлечена замыслом программы — оттенить на контрастных сопоставлениях «необыкновенность» всей программы в целом. Но это было пока в теории. Теперь все зависело от постановки.

На базе в «Красной поляне» я ходила, двигалась по коридору, холлу, пробуя различные движения, смотрела на свое отражение в стеклах дверей. В конце концов нашла «ключик» к блюзу. Всегда нужно найти «ключик», найти одно верное движение, чтобы появились все остальные. Это очень важно. Чтобы танец или часть танца стали произведением, он должен быть «решен». Хореографическая идея — идея пластическая. Перед мысленным взором проходят движения, целый «текст» движений. Мы его не переводим на язык слов, но смысл его нам понятен. И когда находится движение-ключ — выбирается, угадывается путем огромного количества проб, уже можно решить весь танец.

В «Красной поляне» мы работали без Матвеевой. Уже на льду мы приступили все вместе к основному этапу работы над танцем. У нас сложилась великолепная творческая обстановка. Мы буквально взахлеб, перебивая друг друга, предлагали свои решения: «А так?», «А так?», «Давайте так!». Лена Матвеева за бортиком стоит. Я что-то на льду показываю. Ребята носятся от нее ко мне. Это было необычайно интересно.

Звучащие барабаны хореографически надо было решать так, чтобы был подготовлен логический переход к финальной части — рэгтайму. Тут была найдена (это в большой мере заслуга Лены Матвеевой) та пластика, которая составила изюминку программы,— острая, колючая, угловатая, какие-то рывки, остановки. Как фигуристу танцевать под соло ударных? Как передать структуру голого ритма? Наш танец изображал как бы сам поиск движения — замерли, слушаем, туда пошли, направо пробуем, налево, начинаем разворот плечом, останавливаемся, то с этой стороны звучат барабаны, то с другой, опять резкая смена. Так был решен фрагмент с барабанами.

Ира и Андрей сказали, что им «удобно» этот танец танцевать, хотя он очень необычный. Они прокатали чисто с первого же раза. Они всегда катали чисто, если были на подъеме. Они умели собраться. На тренировках могло быть что угодно: бросали, срывали, падали как-то неловко, ушибались. Смотришь и думаешь: «Какие соревнования! Их выпускать нельзя, их никому нельзя показывать!» Выходят на соревнования — «короли». Что ж, это качество чемпионов. У кого его нет, не дойдет до пьедестала.

Работать с ними было сложно. Я постоянно была в поиске — что дать им на этом занятии, как усовершенствовать какое-то качество? Однажды в начале тренировки сказала им: «Ребята, у нас будет сегодня два проката всей программы целиком». Вот они прокатали один раз — тяжело катались, устали,— подъезжают ко мне, расслабленные, готовые к «заслуженному отдыху». Я слушаю у них пульс, потом говорю: «Встали!» Они: «Куда? Как? Мы же не отдохнули!» Ужасно разозлились. Но прокатали еще раз — легче, чем в первым.

Наступило время думать о костюмах. Я обратилась к известному модельеру Вячеславу Зайцеву. Он проявил интерес, какие-то идеи костюмов фигуристов у него, оказывается, были, хотя раньше он ничего в этом плане не делал. Я к нему приехала с магнитофоном, с нашей музыкой. Сама весь танец проплясала, показала движения, рассказала, какой у нас замысел, как мы искали родственную для этой музыки пластику. Зайцев все это выслушал, подумал и сказал: «Я буду делать костюм очень простой». И он сделал костюмы (теперь каждый фигурист имеет подобные хотя бы для тренировки). Они цвета кагора, лодочкой вырез, белые спортивные полосы по рукавам, с белой каймой по бокам — костюмы, которые подчеркивают каждое движение. Малейший подъем плеча, сгиб локтя можно было увидеть с любого места во Дворце спорта. Они работали на танец, эти костюмы, о таком только мечтать можно. Ведь важно было, чтобы дошел целиком танец рук, локтей, плеч — все ломаные линии, выражающие музыку ударных. Позже, уже в разгар сезона, я услышала от одного руководящего товарища такое суждение по поводу зайцевских костюмов: «Вы, Людмила Алексеевна, оказывается, совершенно лишены вкуса. Когда вы сами катались с Горшковым, у вас были приличные костюмы, и вы выглядели женщиной. А из Моисеевой и Миненкова вы сделали уродов! У вас что, денег не нашлось на хорошие костюмы?»

Было, если говорить о внешнем облике пары в этом танце, еще нечто, что вызвало у некоторых недоумение, а кое у кого и возмущение. С самого начала работы над этой программой меня преследовала мысль Ирину подстричь. Я боялась только об этом говорить, у нее такие длинные, красивые вьющиеся волосы, прекрасного цвета. Но когда уже был готов танец, хореографически очень смелый, когда появились костюмы, Ира вдруг сама выразила желание подстричься. А может, это была телепатия? Мы уже почти читали мысли друг друга. Я говорю: «Ира, по-моему, это идея!» — «А вдруг мне не пойдет?» — «Так еще лучше! Эпатировать так эпатировать!» Автор Ириной стрижки — парикмахер-художник Сергей Родин. Он известный мастер, участник международных конкурсов. Хорошо работает с фигуристами. Так исчезли роскошные Ирины волосы. Остался ежик. Это было пикантно. Инопланетянка этакая. Костистое немножко лицо, очень привлекательное... Она вообще красивая...

Все было у нас готово. Наступило время первого показа программы. Это происходит осенью — не премьера, а скорее генеральная репетиция перед специалистами. Мы все, конечно, в несказанном волнении. Ребята откатали хорошо. Первая реакция превзошла наши ожидания. В бурном восторге была Таня Тарасова: «Какие вы молодцы! Как здорово! Как интересно!» Действительно, хороший получился танец. Я бы хотела его танцевать. (Редкое для меня желание — чужой танец к себе не примеришь, так же как и чужую внешность.)

У нас была доброжелательная обстановка в команде. Гена Карпоносов человек очень остроумный. Я была любимым объектом его шуток и Чайковская тоже.

Этот показ был кульминацией нашей до этих пор ничем не омраченной творческой работы, которой мы все четверо были захвачены. Дальше пошло плохое. Вступил в силу негласный закон фигурного катания: «Дорогу чемпионам!» Как раз чемпионы наши, Линичук и Карпоносов, выступали в олимпийском, 80-м году без блеска. Тем большее недовольство и критические высказывания вызвал яркий танец Моисеевой и Миненкова. На международной арене вплотную к лидерам подошла венгерская пара Ре-гоци — Шалаи. Начались тактические прикидки. Хорошо бегунам или штангистам! Кто быстрее, кто сильнее, тот и победитель. А у нас судят по впечатлению. Впечатление же — дело тонкое, щекотливое. На впечатление влияют и вкус, и предубеждение. Справедливости ради надо сказать и о том, что нам в этот раз не очень удался оригинальный танец — фокстрот. Я при постановке шла от костюмов, которые тоже делал Зайцев. Подобие фрака у партнерши, фрак у партнера, бабочка на голой шее. Танец был выстроен на коротких, отрывистых движениях. Фокстрот получился нетипичным. Не этим, конечно, определяется удача или неудача постановки. Что-то но вышло. Нас критиковали. Я предложила переделать танец. Ребята переделывать не захотели. Словом, осталось то, что было. Но оригинальный танец, будь он даже и очень хорош, не смог бы изменить уже сложившуюся расстановку сил и у нас в стране, и за рубежом: Линичук и Карпоносов — первые, Регоци и Шалаи — вторые, Моисеева и Минен-ков — на третьем месте. Вот к чему свелись наши сверхтитанические усилия.

За рубежом наш танец ожидаемого мною переполоха не вызвал. Его признали интересным, но не более. И только на чемпионате мира, проводившемся уже после чемпионата Европы и после Олимпиады, мы услышали, наконец, авторитетное мнение, которое подсластило пилюлю. На собрании тренеров и специалистов председатель международного технического комитета по танцам Лоуренс Деми сказал с прямотой старого служаки: «На этом чемпионате лучшей танцевальной парой были Моисеева и Миненков. Я не понимаю судей, которые не поставили их на первое место».

На первое место судьи поставили другую пару, увы, не нашу. Линичук и Карпоносов выступили без должного блеска, как и на предыдущих соревнованиях сезона, к тому же Карпоносов еще и упал, и мы лишились золотой медали, которую подхватили шедшие вторыми Кристина Регоци и Андраш Шалаи. По моему убеждению, больше всех заслуживали быть первыми Моисеева и Миненков.

Конечно, я лицо заинтересованное, я желала им победы. В конце концов их успех был бы и моим успехом. Но дальнейшие события подтвердили непредвзятость моего суждения. В следующем сезоне Моисеева и Миненков выиграли на первенстве Европы у Линичук и Карпоносова. Выиграли, несмотря на то, что выступали со старой произвольной программой, только первая часть была изменена. Они выиграли уже хотя бы потому, что были гораздо сильнее в обязательных танцах. Они были явно сильнее своих постоянных соперников и год назад, в 80-м, но теперь еще прибавили, и судьи уже ничего не могли сделать для олимпийских чемпионов.

Итак, кое-чего мы все же добились. Обошли грозных соперников, причем взяли реванш за поражение в прошлом — случай редчайший в фигурном катании. Но, более удачный по спортивным показателям, этот сезон не был счастливым ни для них, ни для меня. Он был невыразительным в творческом отношении, он был критическим для нашего союза.

Уже весной олимпийского года начался спад, резкое ухудшение морального климата внутри нашего квартета. События развивались так. Ребята после чемпионата мира поехали в турне, а я вернулась домой, измученная, в состоянии полного упадка сил. Может быть, сказалась моя неопытность. Я слишком близко к сердцу принимала все перипетии борьбы — и спортивной и околоспортивной, слишком смелы были мои надежды, слишком глубоко разочарование. Во всяком случае, я была в подавленном настроении и отсиживалась дома. Приезжают ко мне ребята, вернувшиеся после турне, полны претензий — почему Саркисьянц в своем телерепортаже не упомянул об участии Елены Матвеевой в создании нашего танца. Из-за этого она ужасно расстроилась. Я не понимала, почему я должна нести ответственность за промах телекомментатора, и мне очень не хотелось объясняться с Матвеевой, на чем настаивали ребята. Я вообще ненавижу формальные жесты. Соблюдение этикета может облегчать нам жизнь или усложнять, но я убеждена, что но тому, как человек относится к этикету, нельзя судить, кто он таков, каковы его настоящие чувства. Тем не менее мы объяснились.

Но прежнего контакта между нами не было, не было и прежнего настроения. Надо было работать, а я не могла обрести рабочий тонус. Начались поиски музыки для новой программы. Я ничего достойного найти не могла. Тогда Ира и Андрей сами принесли музыку. Я ее совершенно не поняла и не «увидела».

Бесконечный сезон, наконец, закончился. Нам удалось сделать очень неплохой оригинальный танец «Ча-ча-ча». Ребята перебрались с третьего места на второе в Европе и в мире. Но для меня уже было ясно, что вместе нам не работать.

Они продолжали выступать недолго после того, как мы расстались. Не знаю, удалось бы мне, если бы я продолжала их тренировать, привести их к какому-то значительному достижению, продлить их жизнь в спорте. Надеюсь, занятия со мной оказались для них полезными. Что до меня, то я благодарна судьбе за этот неоценимый для начинающего тренера опыт. Я очень много почерпнула полезного для себя в тактике спортивной борьбы. Увидела, что происходит во время крупнейших турниров на уровне призеров. Этой информации у меня не было, она мне была не нужна, пока я каталась. Но она пригодилась мне как тренеру, в особенности после того, как мои ученики стали входить в сборную. Ну и, конечно же, это была проверка моих возможностей тренера-постановщика.

Потом я не раз обращалась к сезону 80-го года в поисках того состояния, в котором тогда находилась. Это была полная раскрепощенность, творческая и человеческая, позволившая мне работать без страха, без оглядки на возможные ошибки и погрешности, нарушения буквы правил. Когда мне пришлось сесть и пересчитать все поддержки и прыжки в программе Моисеевой и Миненкова, их оказалось не более того, что положено, хотя при постановке я об этом не думала.

После моисеевской программы 80-го года наметился, пожалуй, сдвиг в моем отношении к произвольному танцу. Обычно я не позволяла себе чересчур увлекаться художественным впечатлением. Во главу угла при подготовке произвольного танца я ставила виртуозность и технику. Я остаюсь верной этому принципу и сейчас. Речь идет не о пересмотре позиций. Это но пересмотр, а смещение акцента в сторону большей смелости в поиске чисто художественных выразительных средств. Может быть, это еще не проявилось в каком-то новом отношении к постановкам, но я близка к тому. Это должно вызреть — понимание, точное угадывание соотношения между художественным и спортивным началом в произвольном танце. Сам ход развития танцев на льду ведет к дальнейшим поискам возможностей произвольного танца. Первосте-пенность его роли в программе соревнований очевидна. Будь ты великолепен в обязательных танцах — суперсинхронен, суиергеометричен, танцуй с блеском пасодобль, блюз, вальс, но если при этом твой произвольный невыразителен, то трудно судить, что ты собой представляешь как личность, как артист. Бывает, что спортсмены еще не набрали мастерства, еще осваивают какие-то азы танца на льду, еще шаги учат, дуги, но уже в произвольном танце они себя проявили как яркие индивидуальности. Пример тому — Бестемьянова и Букин, которые заняли на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде десятое место, но уже продемонстрировали произвольным танцем на музыку из фильмов Чаплина свою незаурядность. О них стали говорить, говорить, говорить...

Произвольный танец — это автопортрет фигуриста. Мы произносим: Моисеева — Миненков — и сразу видим какие-то движения. Говорим: Торвилл — Дин — видим совсем другие. Произносим: Крэнстон — перед нами возникают определенные позы. В произвольном танце выражается суть личности фигуриста. Можно сказать и по-другому: произвольный танец задумывается, сочиняется, ставится в соответствии с индивидуальными особенностями спортсменов...