24 часа вместе * Шлейф предыдущего сезона * Выигрывает тот, кто меньше ошибается * Отдав все силы без остатка * Грипп свирепствует в Деревне * Удивительно, но факт
 Весной 1975 года мы стали мужем и женой.
Отныне мы все двадцать четыре часа в сутки проводили вместе.
Отныне мы становились одним целым — и в жизни, и в спорте.
Это было большой радостью. И одновременно — большим испытанием.
В обычной семье муж и жена часть суток проводят врозь, скажем каждый на своей работе, а мы и на катке всегда вместе, и с катка вместе, и дома вместе. Дело наше творческое, без споров совершенно невозможно. И нам надо было вырабатывать новые критерии поведения, приспосабливаться, учиться не замечать мелочи жизни, быть терпимыми! А самое главное — всегда оставлять на катке творческие споры, уметь отдыхать от них.
Есть, конечно, свои закономерности в том, что спортсмены, выступающие в спортивной или танцевальной паре, становятся мужем и женой. Так же, как и то, что хорошую пару в фигурном катании создают брат и сестра. Близкие люди, родственные души, сходные гены...
На выработку новых стереотипов ушло несколько месяцев. И нельзя сказать, что эти месяцы дались нам легко. Но, с другой стороны, и мы менялись в лучшую сторону.
Любовь любовью, но ведь и спорт помог нам прийти к главному — человеческому взаимопониманию. Мы научились — сама спортивная жизнь заставила нас — согласовывать поступки. Ни один шаг в паре не получится без скоординированное™ движений. Везде, всюду, во всем — умение помогать и уступать друг другу, уважать право другого на его видение целей, задач и путей их осуществления.
Великий смысл заключен в слове партнеры! С одной стороны, абсолютная принципиальность и жесткая критика при выборе принципиальных решений, открывающих путь к победе, с другой — разумный компромисс, учитывающий все лучшие стороны таланта партнеров.
Спорт — зеркало жизни. Все, что происходит в жизни, происходит и в спорте — только в своей интерпретации. И не случайно семьи, родившиеся из спортивных пар, так крепки, так выносливы и устойчивы ко всякого рода внешним помехам.
Иногда мы задумываемся: а почему так много разводов у нашей молодежи? Что это? Юношеский максимализм? Отсутствие прочного идеала? Или самое обычное: неумение быть контактными, терпимыми, нежелание идти на уступки друг другу? Ответы могут быть разными, но для нас ясно только одно: спорт, будучи одной из моделей жизни, научил и нас, и многих других спортсменов умению ладно, рука об руку жить в семье. И за это спасибо ему!
Как-то один журналист рассказывал нам о том, что его коллега, побывав на тренировке, в ужасе говорил: «Они же все время ругаются. Правду говорят, что Зайцев под пятой у Родниной...» Мы от души посмеялись над таким неожиданным выводом. Но ведь из таких «наблюдений» рождаются слухи.
Ира: Я тогда так ответила журналисту: «Парное катание — это прежде всего борьба характеров, не сочетание, а именно борьба. Если человек беспощаден в требовательности к себе, то он неминуемо будет таким же требовательным к партнеру. И тут уже не до сантиментов. Я бы сказала так: люди совершенно чуждые, не близкие друг другу, более склонны к взаимному любезничанию и обмену комплиментами, чем те, которые одержимы единой высокой целью. Многие наши обсуждения на тренировках действительно проходили на повышенных тонах. Мы спорили до хрипоты. И чаще всего я оказывалась не права. Саша обладает удивительной способностью сразу же схватывать суть вещей, а я путаюсь и спотыкаюсь в мелочах, злюсь на себя, срываю злость на других, и так, пока не дойду до истины. Потом, есть у меня пренеприятнейшая черта, я называю ее «упертостью». Это упрямство, помноженное на злорадство; вот знаю, что ошибаюсь, но все равно буду стоять на своем — подика докажи, что не права.
К счастью, Саше это удается. Он побеждает меня своим спокойствием и достоинством, удивительно благородной добротой, с которой смотрит на мои недостатки. Мне делается стыдно, и я трезвею... Очень благодарна ему за такие уроки...»
...Спортивная гармония рождала и гармонию в нашей жизни. Однажды найденную гармонию мы всегда старались сохранить и укрепить. Разрушить легко, созидать очень трудно!
Однако эти истины каждый должен открыть для себя сам. Преподносимые в готовом виде, они похожи на назидание-. А назидание ведь ничего, кроме раздражения, обычно не вызывает. Посему вернемся к фактам нашей жизни в жаркие дни лета 1975 года — факты убедительнее нравоучений.
Саша: Начало было трудным. Мы были истерзаны испытаниями предыдущего сезона, потребовавшего от нас полной мобилизации всех психических сил. Физически мы очень быстро пришли в норму. Вообще, эта сторона нашего тренинга никогда не внушала нам особого беспокойства. Здесь все шло по плану. Но при готовности физической, при том, что элементы на тренировках давались легко, на показательных выступлениях и на соревнованиях мы их срывали. Не хватало внутренней готовности, жесткости, сопротивляемости. Более того, какое-то безразличие, «тусклое» настроение — и это накануне Олимпиады! — довольно часто охватывало нас. И в первую очередь Иру. Она ведь в «высшем свете» фигурного катания провела времени намного больше...
Ира: На чемпионате страны пропустила все сложные прыжки. Понимаю, что надо прыгнуть, захожу на прыжок и... прыгаю одинарный, а то и вовсе ничего не делаю, кручу «троечку», имитирую выезд и не смотрю на Сашу... Сил во "мне полно. Свежая, готовая к старту, а ничего поделать с собой не могу. Внутренне опустошенная, равнодушная, состояние шоковое. Умом все понимаю, а тело заставить сделать необходимое не могу...
Надо было срочно приводить наши нервы з порядок. До Олимпиады еще оставалось почти полтора месяца. Это и много, и мало, если учитывать важность олимпийского турнира и его ответственность. Пришлось несколько перестроить тренировки, а главное, изменить их сугубо психическое содержание, установив для себя, так сказать, щадящий режим.
И, странное дело, когда приехали на чемпионат Европы в Женеву, на наш первый и последний международный предолимпийский старт, собиравший всех главных конкурентов, то выяснилось, что и у других пар не лучше, что к важнейшему сезону нервы разгулялись у всех и что уровень мирового (тогда в Европе были все лучшие пары мира) парного катания вверх пока не шагнул. Скорее, даже наоборот. Пары из ГДР — Кермер — Остеррейх и Гросс — Кагельман потускнели, юношеский задор исчез, взрослая серьезность сформировалась не до конца. Не найдены были еще новые краски, чтобы лучше оттенить особенности техники этих пар. Багаж был прежним, а ошибок стало больше.
И мы сказали себе: на Олимпиаде победит тот, кто сделает меньше ошибок. Кататься надо чисто. И хотя этот постулат всегда лежал в основе любого нашего выступления, сейчас он стал самым важным, решающим.
Саша: Я взял бы эпиграфом для той Олимпиады, первой моей, да и вообще для любых олимпийских соревнований, такой: «Учитесь властвовать собой!» Хотя и имеет он универсальный характер, но иногда затушевывается, уходит на задний план.
Ира, конечно, на олимпийский лад меня настраивала. Теперь понимаю, что тем самым настраивала и себя, возвращая свои прежние ощущения, переживания, отбирая то единственно нужное, что могло помочь нам. Ира часами могла рассказывать о Саппоро, о том, какой олимпийский дух царил тогда, как легко и трудно жилось в олимпийской семье. И все приговаривала: «Олимпиада — это тебе не первенство мира или Европы. В Инсбрук прилетишь — сам поймешь».
Опыт в Саппоро Ира, как читателю теперь уже известно в деталях, приобретала очень нелегко. Совсем чистого катания тогда ведь не было. И не случайно. Внутреннюю гармонию в паре поддерживать сложно всегда.
Ира себя прямо-таки по полочкам «раскладывала». Беспощадно анализировала, препарировала каждый свой шаг. Что делала? Что говорила? О чем думала? Где теряла силы на том, что отвлекалась не по делу? Где теряла из-за того, что расстраивалась без надобности, не умела себя уберечь от ненужных треволнений?
Конечно, опыт Иры был для меня живым и увлекательным. Но чужой опыт знать хорошо, а свой иметь во сто крат лучше. И нужнее. Я это сейчас с полной ответственностью говорю. Глядя со сдвоенной олимпийской вершины...
Правильно меня настраивала Ира. Абсолютно точно, даже в крохотных деталях. И все эти детали свою роль затем сыграли. Но ведь у каждого человека остаются какие-то сомнения. Нет-нет да и думалось мне: не так страшен черт, как его малюют. Три года никаких чертей не боялся и теперь не испугаюсь.
Конечно, в Инсбруке я не испугался, но трудно было очень. Совсем на ином месте в мире спорта — и не только в нем — себя чувствуешь. Физически и психически, всем телом и душой ощущаешь взгляды миллионов людей, которые следят за тобой, стараются быть с тобой, даже катаются вместе с тобой.
Это помогает. Но это ведь и обязывает. И еще как обязывает!
Я потом уже, прочитав немало книг, воспоминаний спортсменов и тренеров, тщательно проштудировав историю Белых олимпиад, пришел к выводу, что обычно на олимпиадах лучше всех выступают спортсмены бывалые, опытные. Старты в Инсбруке свидетельствовали об этом со всей очевидностью. Только забрезжила надежда подняться на призовое место, как уже забыл юный, необстрелянный участник обо всем. Вот уже близки позиции соперника, еще рывок — и медаль будет твоей. Ан нет! Ловушка уже поджидает тебя. И самое обидное заключается в том, что избежать ее можно было бы совсем легко и просто. Нет, в пылу погони не заметил опасности.
В фигурном катании нечто подобное случилось с Ирой Воробьевой и Александром Власовым. Медаль уже лежала перед ними. Надо было только точно рассчитать силы, не гореть бесцветным пламенем все дни, сохранить себя для последнего боя. Забыли об этом спортсмены. Забыл тренер. Призерами не стали. А через две недели на чемпионате мира взошли на третью ступеньку пьедестала удивительно легко.
(Об этом, между прочим, говорил на Играх и экс-чемпион мира Ален Кальма. Он отметил, что вторая советская пара просто погналась за медалями — каталась, чтобы перепрыгнуть с третьего места на второе. А надо было настраиваться только на хорошее выступление и не думать о наградах. Опытнейший мастер отлично знал, что говорил. Он подметил характерную ошибку, свойственную молодому азарту...)
Можно было бы еще называть фамилии молодых спортсменов, которым такие просчеты стоили дорого, но, думаю, не только в этом дело. Главное, извлечь урок, понять суть. Не сомневаюсь, что слова «олимпийское спокойствие» появились и в литературе, и в обиходе совсем не случайно. G древних времен заключен в них особый смысл, и тот, кто проникает в тайну этих двух слов, имеет гораздо больше шансов стать победителем.
Спокойствие, о котором я говорю, можно еще назвать и спокойствием осознанной силы. Оно пришло к нам в Инсбруке после долгого и трудного пути в начале сезона, когда барометр нашего психического состояния то взлетал высоко-высоко, то опускался ниже критической черты. Вера в свою силу к пику сезона была не слепой, а именно осознанной. И то, что мы не блуждали в потемках, что выход из лабиринта трудных поисков мы нашли вовремя, делало нас еще сильней.
Мы выходили на старт, стараясь разумно регулировать тот внутренний подъем, ту внутреннюю предстартовую возбужденность, которые свойственны каждому, кто выступает на олимпиаде. Особенно тем, кто выступает в первый раз. И спасибо Ире за то, что, попадая в очередной водоворот событий, я уже знал, как из него можно выбраться, избежав больших потерь. И когда после короткой программы мы оторвались от соперников, нас обрадовал не столько сам этот факт, сколько то, что мы смогли полностью управлять собой в сложной обстановке.
В первой, медленной, части олимпийской произвольной программы мы исполняли сложный прыжок в два с половиной оборота. Он и сейчас еще даже новым лидерам парного катания поддается с трудом, а тогда на него решились только мы. Обычно прыжок не вызывал у нас никаких затруднений, но перед Олимпиадой на двух соревнованиях он не получился. Конечно, можно было бы его выбросить — у нас и так в программе элементов «ультра-си» хоть отбавляй. Но это было бы ' отступлением. Отступлением от самих себя, от своих принципиальных требований.
И мы оставили прыжок в программе. Пошли на него легко, как на тренировке. В воздухе я успел зафиксировать — чисто автоматически, сознание здесь ни при чем,— что Ира взлетела высоко и что прыжок у нее получается.
Это отняло у меня тысячные доли секунды. Принесло радость за Иру. И все-таки отвлекло. Я никогда не срывал на соревнованиях этот прыжок, а тут — уже перед самым приземлением — левой ногой чуть задел правую, на которой выезжаю. Вибрации конька вполне хватило, чтобы тонкая линия выезда «задребезжала». Меня понесло в сторону, но — даже не знаю уж каким усилием воли — мне удалось погасить скорость и «спланировать» вслед за Ирой.
Все остальное было делом чистейшей техники. Я больше не отвлекался и только старался чувствовать свой, наш внутренний камертон.
Нелегко было еще и в конце программы. Дыхание стало затрудненным. Воздуха не хватало. Инсбрук, вообще-то, город не высокогорный, и километра над уровнем моря нет. Но к этим сотням метров надо еще добавить «климат» олимпийских соревнований. И усталость стала жестко сковывать нас.
«Еще немножко, еще чуть-чуть...» Слов нам не надо было. Достаточно взгляда. Я видел, что Ире трудно, да и она, несомненно, заметила мою усталость. Но мы верили друг в друга и знали, что каждый будет стоять до конца. Когда кончилась музыка, мы поняли, что победили. Но что-нибудь испытать, кроме крайней усталости, оказалось просто невозможно...
Ира: Я постараюсь добавить некоторые детали, а кое-что к расшифровать в этом Сашином рассказе. Я могла сравнивать то, что происходило в Саппоро, с тем, с чем мы столкнулись в Инсбруке. Олимпиада-76 тоже была праздничной, красивой, торжественной. Однако при этом — и более деловой. Суховатой даже несколько. Менее артистичной. Возможно, это мое индивидуальное восприятие, но оно таково.
А спортивные ситуации складывались похожие. Вновь положение усложнялось тем, что на Главной арене времени для тренировок нам не отвели. Мы тренировались на гигантском открытом катке в центре беговой дорожки, а это смещало все ориентиры, сбивало нас с привычного дыхания. К тому же тренировки проводились ранним утром и поздним вечером. Это освобождало массу времени днем для того, чтобы посмотреть, как соревнуются другие. Но зато как трудно удержать то, что необходимо для успешной борьбы самому! И к тому же вновь абсолютно ненужная пауза между обязательной программой и произвольной. Непонятно все-таки, почему организаторы Игр не учитывают опыта чемпионатов Европы и мира, национальных первенств, где программа всегда четко и последовательно выдержана, где она апробирована десятилетиями практики и приносит спортсменам наивысший творческий результат.
Открою еще маленький личный секрет, о котором Саша сам не скажет никогда. Перед открытием Игр планировалось, что флаг СССР во главе нашей сборной понесет он. Но надо же такому случиться: именно на открытие Олимпиады у нас попадала чуть ли не единственная тренировка в ледовом Дворце. Мы просто не имели права пропустить эту последнюю на «официальном льду» репетицию. Когда шла церемония открытия, мы тренировались и смогли увидеть ее только в видеозаписи. Не надо убеждать читателей, что Саша был расстроен. Обидно, конечно. Но дело — прежде всего.
Огорчений перед стартом надо избегать. А тут не избежали.
Внешне мы выглядели совершенно спокойными. Но я по себе, по чуть различимым приметам чувствовала, как нервишки пошаливают. На разминке перед короткой программой ноги стали чугунными. Как будто к каждой привязали многокилограммовые гири. Я заставляла себя кататься. А ощущение было такое, что ничего от жизни мне не нужно. Стать бы в центре катка и окаменеть. Не двигаться. Не крутиться. Не прыгать. Абсолютно ничего не делать!
Перед самым стартом со злостью говорила себе: «Неужели ты стала такой старой и никчемной, что тебе ничего уже не хочется? Неужели ты ничего не можешь сделать на льду? Неужели, ты так обленилась, что и ноги тебя не несут? Что с тобой творится, Роднина, ты ведь сама на себя не похожа! Очнись! Давай-ка возьмись за ум!..»
Читатель, наверное уже заметил, что часто перед ответственным стартом я обращаюсь сама к себе. Это своеобразная настройка, аутотренинг.
Похоже, так мы тогда оба завели себя, что понеслись по льду как угорелые. Один элемент — здорово. Второй — здорово. Где-то гремят аплодисменты. И только в этот момент мы трезвеем, приходим в себя.
Нечто похожее было и с произвольной композицией. Мы сутки маялись, дела себе найти не могли. В конце концов, решили поехать на соревнования горнолыжников. Говорят, красивое зрелище, увлекательное, так бы и сам помчался по склону. (Между прочим, с тех пор мы действительно увлеклись горными лыжами и теперь зимой вместе с сыном очень часто отправляемся отдыхать на склоны гор и горок.)
Сказано — сделано. Поехали. Поднялись на подъемнике высоко в горы. Тихо. Никаких соревнований нет.
Выясняется (Ире выяснить легко, она окончила немецкую спецшколу, языком владеет здорово), что приехали мы совсем не туда, куда нужно. Что соревнования горнолыжников совсем в другом месте. На другой горе, благо их тут множество, и подъемников на каждой — иногда штук десять.
Что было делать? Отправляемся домой не солоно хлебавши. Но только мы вернулись к креслам подъемника, как нам заявили: спускаться отсюда можно только на лыжах. В креслах вниз не возвращаем. Такой уж закон. Не пустим в кресле вниз — и все тут. Мы долго объясняли, что у нас завтра решающий старт, Что нам нужно спокойно спуститься,— не тут-то было. Австрийцы держались за правило с немецкой педантичностью и в кресла нас не пустили.
И пришлось сесть, так сказать, на пятую точку и помчаться с горы без всяких лыж. Удовольствие было колоссальное и незабываемое. Мы кричали, смеялись, подымали снеговые тучи, барахтались, бросали друг в друга горсти снега, падали и поднимались. Скорость была большая, и только спортивная координация, сила ног не позволяли склону сбросить нас вверх тормашками в обрыв.
Мы забыли о соревнованиях. О соперниках. Вообще об Олимпиаде. Наслаждение, полученное во время спуска без лыж по альпийскому склону, забило все другие эмоции.
Можете себе представить, какой переполох в тренерском кругу и среди руководителей команды учинил наш рассказ! Сколько «ахов» и «охов» послышалось вокруг. Даже врача попытались вызвать, чтобы определить, не растянули ли какую-нибудь мышцу Роднина и Зайцев. Нет, с руками и ногами, с мышцами был полный порядок. А вот напряжение неожиданно для себя сбросили, и в эту ночь спали как убитые.
Мы вспоминали потом одну потешную «историю такого же рода, которую рассказывали Люда Пахомова и Саша Горшков. В 1969 году на чемпионате мира перед произвольным танцем Мила и Саша пошли погулять по склонам горы в Колорадо-Спрингс. Они и не заметили, как перешли границу чьих-то частных владений — лес был уж больно красивый и густой. И вот на первой же полянке их догнал огромный пес, очевидно охранявший эти владения, и*схватил Милу за ногу. Осторожно схватил, почти не сжимая клыков, но что она испытала — можно себе представить. Пес потихоньку подталкивал Милу к пределам леса, Саша шел рядом, не позволяя себе ни одного резкого жеста. Так они и дошли до границы этих частных владений. Здесь пес отпустил Милу, виновато махнул хвостом и ушел обратно в чащу.
Ребята понеслись вниз как на крыльях. И тоже хохотали. И тоже веселились. И тоже чувствовали себя так, как будто и соревнований не было. Один стресс снял другой.
Ира: В произвольной программе первые три минуты шли легко. Потом ноги «сели», и надо было только додерж'аться. Саша вообще только и смог, что доехать до борта, сесть на него и ждать оценок. Переступить границу катка — сил уже недоставало.
Впечатления наши несколько различались. Радость была общей. Тяжелые медали напоминали о том, что мы чемпионы. Но я не чувствовала полного удовлетворения: и на второй Олимпиаде мне не удалось показать самое красивое свое катание. А у Саши радость первой олимпийской победы как бы стерла вообще все другие эмоции, и только на следующий день стали появляться аналитические и критические нотки. И это тоже, наверное, было и логично, и закономерно.
После пресс-конференции мы вышли на улицу. Было поздно и пустынно. Центр Инсбрука, где еще клокотала жизнь, ■ был в стороне. Перед нами лежала оцепеневшая от мороза площадь, на шоссе за ней урчали моторы проносившихся машин. Мы пошли туда. За спиной приплясывал олимпийский огонь, горевший в чаше перед стеклянной стеной Дворца. Вскоре возле нас остановился маленький автомобиль — внимание водителя привлек огромный букет, который нам вручили на церемонии награждения. Водитель поздравил нас и усадил в машину. Через несколько минут мы были возле Олимпийской деревни.
И здесь тоже было пустынно. Спортсменам и тренерам уже совсем немного оставалось до выхода на испытания следующего дня. А у нас вдруг появился волчий аппетит, и мы просто не могли не поужинать, даже несмотря на поздний час. В олимпийской столовой кроме нас было еще несколько фигуристов из других команд. Мы подняли бокалы с соком и чаем и так отметили свою победу на Белой олимпиаде!
Да, все-таки спортивным парам везет больше, чем остальным. Мы свое дело сделали. Мы свободны. Можно посмотреть Олимпиаду. Можно поболеть за своих. За тех, кто продолжает борьбу. Многим из них в эти дни приходилось очень нелегко.
В Олимпийской деревне гулял грипп, дававший очень высокую температуру. Многие — в том числе и наши спортсмены — не сумели уберечься от гриппа, несмотря на все усилия врачей. Среди фигуристов нашей сборной тяжелый грипп подхватила Наташа Линичук. Три дня без тренировки, и все-таки она каждый раз выходила на старт, и когда прокатала произвольную программу с температурой выше 38, со льда ее увозил партнер, а за бортом успел подхватить стоявший начеку Володя Ковалев. Медалей Наташа и Гена Карпоносов тогда не завоевали, они были четвертыми, но, право же, такое мужественное поведение на соревнованиях тоже достойно награды!
Особенно рьяно мы болели за биатлонистов. Нас с ними связывали теплые, родственные отношения. Началось с дружбы с Сашей Тихоновым, кончилось дружбой со всей командой. В Инсбруке героем был Николай Круглов. Он и сам стал чемпионом, и команде золотую медаль привез. Командная гонка и на этот раз, как всегда, могла бы стать сюжетом для приключенческого фильма. Мы смотрели ее возле самого финиша.
Сначала на этап вышел Александр Елизаров. Он справился со своей задачей, но вся борьба еще была впереди. На втором этапе бежал Иван Бяков, биатлонист сильный. Только стартовал, метров двести прошел, как прямо рядом с нами — рукой подать — у него сломалось крепление. Лыжные крепления фирмы «Адидас» уже подвели во время первых гонок нашего Беляева. Сама по себе новая система креплений была и простой, и достаточно надежной. Лыжникам (они это сами говорили) пришлась по душе. Но, может, материал, из которого крепление изготавливалось, был недостаточно выносливый?
Соперники уходят вперед, а Иван ковыляет на одной лыже и не знает, что делать. Такой вариант тоже был предусмотрен, и на всей трассе далее стояли наши тренеры с запасными лыжами и ботинками. «Поломка» Бякова была бы немедленно исправлена. Но разве кто-нибудь мог предположить, что крепление хрустнет уже на первых двухстах метрах?
И вот тут перед нами раскрылся подлинный олимпийский характер. Проявилась та драгоценная дружба, которая цементирует игры.
За Иваном Бяковым бросился вдогонку, стаскивая с ноги ботинок и при этом ухитряясь еще не упасть, какой-то гонщик. Француз — это ясно, потому что только у наших и французских лыжников и биатлонистов есть такие крепления. Остальные команды на них еще не перешли. Бяков мигом скинул свой ботинок, натянул протянутый ему французом, прикрепил лыжу и помчался без (оглядки догонять ушедших вперед лидеров.
А к французу бросились советские журналисты. Они успели перехватить этого парня, без них фамилия его могла бы остаться неизвестной. Он стал все-таки героем дня, Жерар Вер-ге. И когда Николай Круглов и Александр Тихонов довели командную гонку до победы, когда на пресс-конференции стали допытываться, не испугала ли наших биатлонистов катастрофа на втором этапе, Круглов сказал, что наши ребята очень благодарны французу Жерару Берге за помощь, что он настоящий друг и что его благородного поступка они никогда не забудут.
Да, Верге оказался настоящим олимпийцем!
Коля Круглов — большой любитель чая. После гонки мы еще посидели с ним в маленьком домике для отдыха. Зее-фельд, где шли соревнования лыжников и биатлонистов, довольно далеко от центра Инсбрука, а тем более от Олимпийской деревни. И здесь была создана как бы вторая «Деревня», чтобы не надо было метаться туда и обратно, особенно накануне старта.
Мы с Колей говорили о гонке. О чемпионстве. О том, как грустно будет когда-нибудь уходить и больше не выступать на играх. Нам было очень интересно услышать, что говорил Круглов и что так перекликалось с нашими чувствами: «Я, когда на пьедестале стоял, когда гимн наш играли, понял, что полжизни за это мог бы отдать. И никогда не пожалел бы. Но вот гимн сыграли, надо уходить. Спускаюсь по ступенькам и думаю о том, что назад меня уже никто не пустит. Хочешь подняться — все начинай сначала. Другого пути нет. Это закон...» Круглов устало улыбался. Он тогда не знал, что следующую олимпийскую вершину ему не придется покорять. И мы тоже еще не знали, что ждет нас в будущем. Впереди была неизвестность, которую нам самим надо было прояснить...
По складу характера оба мы любым скорость, взрывную, даже неожиданную. Поэтому, когда шли соревнования конькобежцев, мы чаще всего болели за спринтеров.
Заинтересовали нас соревнования саночников. Вот уж страшный вид спорта. Сани в ледовом желобе трясет так, что просто удивительно, как это спортсмены выдерживают. Особенно девушки. Откуда сила в них такая, чтобы и сани удержать в повиновении, и самим в них удержаться. Вера Зозуля тогда начинала свой путь. Начала хорошо, а в лидеры не выбилась.
И о ней, той, инсбрукской, мы не раз вспоминали спустя четыре года. Вера в Лейк-Плэсиде стала олимпийской чемпионкой. К последнему заезду выступление стало для нее пыткой. Голова просто разламывалась от боли, но она заставила себя выйти на победный заезд. Своей победы теперь она отдать никому уже не могла. Сказался и олимпийский опыт.
Само собой не пропускали мы и матчей наших хоккеистов. На финальный матч с командой Чехословакии, в котором решалось все, мы пришли к самому началу и не увидели на трибунах ни одного свободного места. Мы от обиды и разочарования чуть не заплакали. Выручили — вот она снова, олимпийская солидарность! — товарищи из команды Болгарии. Они потеснились, освободили узкую полоску «жизненного пространства», и мы, съежившись, втиснулись чуть ли не в одно кресло.
Нам повезло — мы сидели сразу за нашей командой. Мы слышали, о чем говорят игроки и тренеры. Мы видели, как трудно дается им победа. Тем почетней она была, украшая концовку выступлений советской сборной на Олимпиаде.
Так вот и шла для нас Олимпиада, день за днем принося победы, радуя отличным выступлением всей команды. И фигуристы не подвели. Это было самое лучшее выступление за всю историю участия в олимпиадах. Кроме нас золотые медали завоевали в танцах на льду Людмила Пахомова и Александр Горшков. (Великолепный успех наших танцоров помог этому разряду фигурного катания закрепиться на олимпийской арене.) Серебряные достались Ирине Моисеевой и Андрею Ми-ненкову. Серебряную медаль в тяжелейшей борьбе как минимум с пятью равными соперниками добыл Владимир Ковалев. Словом, такого еще не было, и для повторения подобных результатов нашей современной сборной предстоит еще много поработать.
Та, инсбрукского варианта, сборная команда СССР была поистине безупречной. Мы' дружили, мы отлично понимали друг друга, можно даже сказать — дополняли, мы уже обладали тем тонким тактом прошедших огонь и воду спортсменов, который позволяет быть неназойливым и в то же время необходимым соратником в команде. Такую команду надо воспитывать, специально готовить, подбирать, а не полагаться только на стихийный отбор: жизнь, мол, сама все сделает, отсеет слабейших и оставит лучших из лучших. Если оставить плыть корабль сборной по воле волн, понадобятся годы и годы, чтобы восстановить наш боевой потенциал. Не нужно никому доказывать, что такой путь нам сегодня совершенно не подходит.
Созданию особой творческой атмосферы в те годы помогало то, что за каждое место в сборной боролись несколько равных соперников. Борьба рождала лидеров. За лидерами часто стояли фигуристы, готовые поддержать их и даже — если понадобится, в крайнем случае — встать на их место. В каждом виде выступали спортсмены, представлявшие разные школы, имевшие свой неповторимый почерк. Спутать их было невозможно. И это тоже делало команду не только запоминающейся, но и сильной своей разноплановостью, гибкостью, неизменно вызывало интерес и у зрителей, и у специалистов.
Уроки сборной тех лет поучительны и сегодня. К сожалению, никто так толком и не проанализировал причины наших успехов и относительных просчетов тех лет, никто так и не попробовал обобщить этот опыт. А жаль, потому что теперь уже гораздо сложнее проделать эту необходимую для дальнейшего прогресса отечественного фигурного катания работу.
Вот один интересный пример того, как мы сами ростки нашего опыта порой не замечаем. В «Комсомольской правде» после чемпионата страны 1975 года была опубликована заметка заслуженного мастера спорта Алексея Мишина, который в памятном для нас 1969 году на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс завоевал серебряную медаль в паре с Тамарой Москвиной. Ныне Мишин, равно как и Москвина, уже многоопытный тренер. В 1975 же году он только начинал свой новый жизненный путь. И вот, глядя на наше парное катание свежим взглядом, Мишин писал: «...пары нужно составлять из зрелых одиночников. Из хороших мастеров, владеющих прыжками в два с половиной оборота как минимум. И не надо ставить детей в пары. Это долгий и не всегда верный путь. Даже чаще неверный. При возрастном их движении вдруг появляется несовместимость — физическая, психическая, какая угодно... Я считаю, этот путь — растить из маленьких детей большие пары — вынужденный...»
И ведь Мишин знал, о чем писал. Он сам уже зрелым одиночником стал в пару с многократной чемпионкой страны Москвиной и после этого добился самых больших своих спортивных успехов. Опыт наших лучших пар свидетельствовал о том, что только такой путь ведет к многолетним успехам, к настоящей выразительности, только такой путь позволяет раскрыть все возможности, всю эстетику парного катания.
В 1976 году в Инсбруке мы стояли на пьедестале почета без своих товарищей по команде. Более того, в шестерке сильнейших было только две пары, а третья — Марина Леонидова и Владимир Боголюбов — заняла место в конце десятки, не принеся даже очка в неофициальном олимпийском зачете. Через два года ни этой пары, ни пары Воробьева — Власов не стало. А ведь именно они начинали кататься вместе с очень раннего возраста, ведь именно глядя на них восторгались некоторые наши специалисты: «Такие маленькие, а гляди, что уже умеют делать!» Жизнь показала, что такой путь настоящих, устойчивых, подлинно высоких результатов так и не дал. И даже если в силу каких-то причин приходится встать на него, надо приготовиться к длительной и последовательной работе на многие годы, чтобы воспитать совершенную пару, сильную своей полной гармонией.
Последующий ход событий лишний раз убеждал нас, да и всех специалистов, что стратегический, долгий успех пары требует разнообразной и последовательной работы, связанной не только с поиском очень юных дарований, но и с правильным использованием тех уже зрелых спортсменов, которыми богато наше фигурное катание.
Тема, которая затронута,— наша, можно сказать, больная тема. Мы ведь отдали все свои молодые годы парному катанию, оно и наша гордость, и наша боль. И в этой книге мы пользуемся правом, которое выстрадали долгими годами спортивной борьбы, поспорить, подискутировать, высказать свое мнение о перспективах развития нашего вида спорта.
...Чемпионат мира принес нам очередное испытание. Вообще, чемпионаты после олимпийских игр, как говорится, вытягивают из спортсменов все жилы. 'Это такое тяжкое испытание, что многие олимпийские чемпионы и призеры его просто не выдерживают. История фигурного катания частенько преподносит нам примеры смены чемпионов как раз после олимпиад. А тут еще болезнь, из-за которой мы две недели вместе не выходили на лед.
Саша: Эпидемия гриппа, свирепствовавшая в Инсбруке, своим крылом задела и нас. Уже в Москве сначала затемпературил я, а затем и Ира. И тоже температура поднималась за 40. Только-только переболел один, а другая еще не успела справиться с гриппом, как настал час отлета на чемпионат мира.
Чемпионат мира проходил в Швеции, каток нам был хорошо знаком. Ира после приезда даже не выходила на лед — лежала в гостинице и ждала, когда же спадет температура. Прибегать к сильнодействующим медицинским препаратам было невозможно. При контроле на допинг они могут дать искаженную информацию. Лечиться можно было только старым дедовским способом — пить чай с малиной, потеть и ждать.
Ира поднялась только на жеребьевку. Эта процедура при открытии чемпионатов всегда торжественна, празднична. Все участники — в вечерних туалетах, при полном параде. И только одна спортсменка выглядела, скажем, обычно, да еще была утеплена с перестраховкой.
Тут возникает вопрос: так ли уж необходимо спортсмену выступать на ответственных соревнованиях, если он болен?
Во время Олимпиады, как уже говорилось, многие из тех, кто грипповал, все-таки рискнули и приняли участие в соревнованиях. Но то ведь была Олимпиада, она раз в четыре года проводится и в следующий раз может оказаться не твоей. Это не чемпионат мира, который проходит ежегодно. В конце концов, мы уже трижды становились чемпионами мира. Но мы воспринимали болезнь как очередное препятствие, поставленное перед нами жизнью, препятствие преодолимое, перед которым, если не хотим потерять самоуважение, отступить не должны.
И мы вышли на лед, хотя на тренировке в день короткой программы (она была единственной за все это время) чувствовали, как ослабели наши ноги, как разъезжаются коньки. Ире было труднее всего. Тренировка вызвала еще один скачок температуры, к вечеру столбик ртути пошел за отметку 38.
А программу выполнили для себя почти идеально. Все элементы прошли без сучка и задоринки. Даже дыхание оказалось не затрудненным. Просто удивительно.
Однако температура держалась. Мы перед жеребьевкой просили судьбу о том, чтобы стартовый номер выпал поудачнее. Для нас удачным тогда было кататься не сразу после разминки сильнейших. А выпал именно он — первый номер в группе, завершавшей соревнования. Обидно, даже такой маленькой поблажки жеребьевка нам не дала!
В вечеру второго дня температура вновь поднялась за 38. Ире было так жарко, что даже и разогреваться перед тренировкой не пришлось. Ноги отказывались служить. Уже с первого «разминочного» прыжка Ира упала, чего с ней на разминках не было никогда. Попыталась прыгнуть еще раз — неудачно. Все прыжки шли в один оборот. Полный провал. Нет смысла даже разминаться.
На третьей минуте Ира поехала к борту, где стояла Татьян на Анатольевна. Со стороны можно было подумать, что и она вдруг заболела — лицо покрыто фиолетовыми пятнами. Пока я продолжал что-то автоматически делать, Татьяна Анатольевна пыталась говорить, успокаивать. «Но я ничего не слышала, все это скользило мимо меня. Мне ничего больше не было нужно,— уже вечером рассказывала Ира.— Я понимала, что это конец...» Успели еще договориться в оставшееся время, что при таком состоянии не будем исполнять прыжок в два с половиной оборота и выбросим поддержку в конце программы — ее и в обычном состоянии духа и тела выполнять тяжело.
Вышли на лед — и забыли обо всем. Катались легко, размашисто, без всякой экономии сил. За исключением двух элементов, которые выбросили, сделали все четко и красиво. Никаких придирок быть не могло. И опять-таки сил, как и во время короткой программы, и дыхания хватило с запасом.
Мы тогда думали, что, наверное, настроили себя на самое худшее, на полный упадок, на провал, а когда стало получаться нормально, ожили и получили как бы психологический допинг. Отсюда и легкость необыкновенная, и удачливость. «Пропадать, так с музыкой!» — и мы шли на все элементы без колебаний и раздумий, не оставляя себе никаких сомнений.
Надо будет когда-нибудь посмотреть учебники по психиатрии, поговорить с опытными врачами. Не может быть, чтобы не было таких прецедентов ранее, чтобы наука не знала, что происходит с людьми вообще и со спортсменами в частности в таких ситуациях. Есть ведь объяснение. Не может не быть.
А тут еще после выступления и процедуры награждения решили проверить температуру. Врач, который волновался за Иру втройне, немедля всучил термометр. И — о чудо! — оказалось, что температура абсолютно нормальная, как будто и не терзал Иру жар перед стартом, как будто и не болела гриппом целую неделю.
Рекомендовать другим такой способ борьбы с гриппом мы, естественно, не решаемся.
В этот вечер на пьедестал кроме нас поднялись наши основные соперники — Кермер и Остеррейх, а на третью ступеньку — Ирина Воробьева и Александр Власов. Учли ошибку Олимпиады. Катались ровно и уверенно.
Уже на пьедестале, после того как вручили нам награды, увидели в проходе на ступеньках рыдающую фигуристку из ГДР Мануэлу Гросс. Она была вместе с Уве Кагельманом бронзовым призером Олимпиады в Саппоро и только что в Инсбруке. А тут оказалась за чертой призеров. Она выступала в последний раз и плакала не столько оттого, что не получила награду, сколько оттого, что это был конец ее спортивной карьеры. Ее ждала новая жизнь, которой хоть чуточку да страшится любой опытный спортсмен, расставаясь с привычным кругом друзей и обязанностей.
И мы, стоя на пьедестале, хорошо понимали Мануэлу, потому что и сами стояли на развилке дорог. И нам тоже надо было выбирать свою, новую. Мы думали об этом на пьедестале. Не переставали прикидывать все «за» и «против» во время турне сильнейших фигуристов мира по Европе. Мы колебались и во время наших творческих отчетов перед трудящимися Сибири: готовиться к прощальному концерту или, наоборот, к борьбе еще на четыре года? Колебания продолжались не только в это межсезонье, но и весь следующий сезон.
Ира: В Сибири тогда Сашу внезапно прихватил приступ гнойного аппендицита. В сибирском городе Прокопьевске врачи сделали операцию великолепно, а местные поклонники фигурного катания своей заботой явно ускорили выздоровление Саши.
Всю весну мы отдыхали, а когда в июне начали тренировки, выяснилось, что у меня пропали прыжки, а Саше нужно вести очень серьезную борьбу с лишним весом. Первый сбор был принципиально важным, поскольку нам предстояло все-таки решить: будем или не будем дальше кататься? Если будем, то надо искать совершенно новый подход к своему стилю и создавать принципиальную программу действий на четыре года. Иначе оставаться бессмысленно.
Первой уловила наши колебания Татьяна Анатольевна. Мы полагаем, что женщина-тренер вообще чувствительнее и тоньше тогда, когда речь идет не только о мышцах, но о душе, эмоциях, чувствах. Терпсихора, муза наиболее близкая фигуристам,— женщина. Вообще, все музы — женщины. И это, конечно, не случайно.
Татьяна Анатольевна душой поняла наше смятение, нашу неуверенность и приняла единственно правильное тогда решение. Она не стала нас уговаривать оставаться в спорте, убеждать, разубеждать. Наверное, это не дало бы тогда никаких результатов. Она сделала самое простое (в простоте решения и была самая высшая сложность!) и правильное — она предложила нам интересную работу над новыми показательными номерами и стала вместе с нами искать совершенно новый подход к спортивным композициям.
И эта работа сразу нас увлекла. Прежние мысли остались на втором плане. Нет-нет да и тревожили они нас, заставляя еще и еще раз всматриваться в будущее и определять в нем свое место. Но это были только эпизоды, а новые программы, новые темы стали основой, платформой для всего начинающегося нового олимпийского цикла.
В те дни нам на одном дыхании удалось сделать несколько композиций. «Полюшко-поле» — раздольное, широкое, с яркой мелодией и переменчивым ритмом. Оно сразу понравилось публике. Мы часто потом исполняли его, особенно когда были на пике формы, когда все ладилось. «Я люблю тебя, Россия»... Поет Юрий Гуляев, песня великолепная, задушевная, чисто русская. Мы не сомневались в том, что этот песенный монолог, переложенный на ледовую хореографию и пластику, дойдет до всех наших зрителей. Но, конечно, считали мы, это будет танец для дома, для Родины, где слова и мелодия близки сердцам. А вот как быть во время показательных выступлений за рубежом?
Осенью 1977 года мы улетели в Канаду на традиционные международные соревнования. Мы могли спокойно посмотреть турнир, а в последние дни выступить с новыми работами. Кататься пришлось в двух отделениях, и мы решили включить «Я люблю тебя, Россия» в программу концерта. С некоторой тревогой выходили на старт, а потом, как в лучшие времена, забыв обо всем, находясь во власти песни, понеслись по льду.
Остановились под овации. Значит, поняли? Да, конечно, поняли, только так и можно объяснить реакцию трибун!
За кулисами народ повалил к нам валом. И спортсмены, и тренеры, и судьи. А уж от такого арбитра, как англичанка Памела Девис, чьи парадоксальные оценки (назовем их так) всегда вызывают разноречивую реакцию, экспрессии в высказываниях — тем более публичных — мы и вовсе не ожидали. А она нас горячо поздравила, сказала, что новый танец восхитительный, что у нас появилась совсем новая манера и что она рада нашему новому подъему. И еще попросила рассказать, о чем поется в песне. Мы объяснили, и оказалось, что Девис все правильно поняла. По ее словам, она почувствовала, что поется о русской земле и о любви к ней. Она даже воскликнула: «Эту песню можно чувствовать и понимать сердцем!» А мы подумали: почему же мы так боимся выносить на суд зарубежного зрителя композиции на современные советские песни? Почему ориентируемся по большей части на зарубежные мелодии, пусть даже и очень хорошие?
Нет, не квасной патриотизм подсказывал нам эти мысли. Требуются экстраординарные события, чтобы по-новому посмотреть на привычный порядок вещей и дать ему не только эмоциональную, но и объективную оценку. Все должно использоваться разумно и в меру: и современные ритмы, и «диско», и «ретро», и народная музыка, создававшаяся талантом наших соотечественников столетиями,— главное, чтобы музыка соответствовала таланту исполнителей и чтобы они помнили об истоках своей собственной музыкальной и пластической культуры.
Творческие процессы шли интенсивно. Они давали нам искреннее удовлетворение. Но физическое состояние наше по-прежнему было неудовлетворительным. Мы нервничали из-за этого. Да если задуматься, это было вполне объяснимо: хотели мы или не хотели, а расставаться с собственным стилем в его прежних проявлениях, с тем, к чему приучены были сотнями, если не тысячами тренировок, необычайно тяжело. Мы получали удовлетворение от находок, но где-то подсознательно сопротивление оставалось. Это было сильнее нас. И надо было пройти определенный водораздел, чтобы это внутреннее сопротивление стало исчезать.
Пожалуй, впервые именно в Канаде мы поняли, что водораздел между старым и новым преодолен. Восторженные оценки убедили нас, что мы стоим на правильном пути. Что обновление признано не только зрителями, которым тоже — мы были предельно самокритичны — порядком надоело смотреть на одно и то же в исполнении Родниной и Зайцева. И это было для нас самих-, для решений, на пороге которых мы все еще продолжали стоять, самым важным.
Остаемся! Мы сказали об этом самим себе. Сказали Татьяне Анатольевне. И она ответила нам, что, несмотря на первоначальные тревоги, в конце концов, и не сомневалась, что мы поступим именно так: «Ведь вы еще не все сказали в парном катании. И уйдя сейчас, жалели бы о недосказанном всю жизнь. Поверьте, я знаю, что говорю...»
Да, мы знали не слишком радостную историю Татьяны Анатольевны. В 1965 и 1966 годах Таня вместе с Георгием Проскуриным входила в состав сборной команды страны, стояла уже у самого подножия пьедестала, завоевала звание чемпионки Всемирной универсиады — звание по тем временам очень почетное, а потом получила тяжелую травму. И залечить ее так и не смогла. Она мучает ее и до сегодняшнего дня. Попыталась было пойти в танцы, но ничего не получилось — ее влекло только парное катание. И тогда она стала тренером. Однако пустота в душе оставалась долго. И отсюда — такое понимание своих учеников, такое активное соучастие в решении всех их жизненно важных проблем.
Мы понимали Татьяну Анатольевну, она понимала нас. И это оказалось решающим. Мы остались...
Послеолимпийский сезон вследствие этой нервотрепки, измотавшей нас и так и не давшей возможности полностью восстановиться после Олимпиады, давался трудно. Мы были издерганы и после каждого старта говорили себе: еще два раза выступим — и отдых! Еще раз выступим и — отдых! Впервые на чемпионате мира в Оттаве даже Ира, всегда неутомимая и никогда не показывающая своей усталости, выступив через силу, закричала: «Наконец-то отдых!» Десять лет ее жизни в большом спорте начинали сказываться все сильнее и сильнее...
|
