Кто приводил нас на каток * По ступенькам школ * С Алексеем Улановым — к первым наградам * Новый стиль получает признание * «С чего начинается Родина...» * Безоблачных сезонов не бывает * Футбол или фигурное катание? * Взят на заметку тренерами сборной * Круг замкнулся
 Ира: Не очень приятно об этом вспоминать, но росла я болезненным ребенком. Часто простужалась. Кашляла. Врачи прослушивали тревожные хрипы в легких. Зимой временами из кровати не выпускали — температурила и температурила. Потом воспаления легких привязались. Одно за другим: врачи им счет потеряли, не знали, что со мной делать. Кто-то из них и сказал, в конце концов, что меня надо постепенно закалять, что лежанием в постели, кутанием беспрерывным от болезней не избавить, надо заниматься физкультурой, и обязательно на свежем воздухе.
Но чем заниматься?
Думали, думали мои родители и пришли к выводу, что мне лучше всего подойдет фигурное катание. Во-первых, они этот вид спорта любили. А во-вторых, на свежем воздухе мне придется проводить почти всю осень и зиму. Да еще хореографией фигуристы должны заниматься, а это занятие для девочки самое что ни на есть полезное.
Так и попала я в первую свою группу фигурного катания. И до меня история фигурного катания знала множество примеров, когда родители приводили своих детей в фигурное катание для того, чтобы какая-нибудь болезнь от них отцепилась. На ум сразу же приходят хрестоматийные примеры. Американка Тэнли Облрайт болела полиомиелитом. Ходила с трудом. Вывели ее родители на каток. Начала кататься. Понравилось. Почувствовала радость от движения на коньках. Втянулась. Увидела, что и ходить начинает все лучше. Словом, прошло несколько лет, и Тэнли сначала стала чемпионкой мира, а затем и олимпийской чемпионкой.
Таких примеров можно было бы приводить много, но о них уже не раз писали другие, я же хочу только обратить внимание на то, что болезненные дети с самого раннего детства приучаются бороться за себя, за свое право на существование. Им все в жизни достается труднее, чем их сверстникам. И то, чего они наконец достигают, доставляет им в итоге ни с чем не сравнимую радость.
Не думаю, что в детстве у меня и у тех, по чьим стопам я, того не ведая, шла, вырабатывался какой-то комплекс неполноценности. По себе сужу — никаких комплексов! Просто бегать, двигаться, чувствовать себя ловкой, сильной, умеющей обгонять своих соперников имело для меня значение несколько иное, чем для многих моих сверстников.
Мое поколение фигуристов — поколение Людмилы Пахомо-вой, Александра Горшкова, Сергея Четверухина, Юрия Овчинникова (я могу перечислить еще много имен ребят, с которыми мне рядом пришлось выступать многие годы, в том числе и под флагом сборной команды страны) — пришло в секции фигурного катания не совсем, как нынешнее. У сегодняшних мальчишек и девчонок перед глазами телевизионные портреты самых знаменитых чемпионов, и они чаще всего заявляются в секции сами: хочу учиться на Пахомову или на ЧетверухинаГ А нас всех привели на лед родители. Фигурное катание было в первую очередь именно их увлечением. Их радостью. Даже их амбициями: в нас они заранее видели будущих «звезд». И наши тренировки, помимо всего прочего, доставляли им колоссальное наслаждение, удовлетворяя чем-то самолюбие. И только постепенно увлечение фигурным катанием становилось и нашим.
Начинали мы, в отличие от многих сегодняшних юных фигуристов, на естественном льду. Об искусственном знали только понаслышке. Да и было в конце пятидесятых годов на всю страну один-два катка с искусственным льдом, к тому же нестандартных размеров. Не знаю как для кого, а для меня катание именно на открытом катке зимой было великим счастьем и наслаждением.
Замечательна наша природа зимой. И не только в лесах, на заснеженных просторах полей, холмов, рек и озер легко дышится и хочется петь. В наших городских парках — ничуть не хуже. И когда видишь пушистые сугробы, когда замечаешь, как снежинки тихо сползают с веток деревьев и становятся крохотными парашютиками,— настроение становится более творческим, созидательным, что ли.
Я помню сугробы вокруг нашего катка. Высокие, как горы. Мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть их голубые макушки. Когда заканчивались тренировки и все мы, малыши, разбегались по аллеям, для меня начиналась самая интересная, поистине полная загадок и тайн жизнь. Я отправлялась путешествовать по замерзшему старинному парку (это был парк имени А. А. Жданова на Таганке), и мне казалось, что я очутилась в другой стране, заколдованной и сказочной.
Узкие тропинки, протоптанные в центре заснеженных сумрачных аллей.
Снежные горы и ледовые скалы.
Черные стволы деревьев, все в морщинах и складках.
Множество птиц — жутких своей молчаливостью и чернотой.
Скульптуры, мерзнущие на морозе и кое-как прикрытые снежными пологами.
Я медленно брожу по лабиринтам детства, по счастливым лабиринтам без конца и края...
Говорят, что мы все вышли из своего детства. Опять-таки не знаю, как другие, но я точно вышла из своего детства фигурного катания. Из первой борьбы за себя.
Гуляние по парку зимой было для меня долгое время гораздо более интересным, чем катание на коньках. И это понятно: ну какие там романтические, сказочные тайны могут быть на небольшом, огороженном кусочке льда, к тому же освещенном ярким электрическим светом?!
А мне хотелось каждый день открытий. Мое путешествие по жизни не могло не приводить к новым таинственным землям. Я верила, что так будет всегда. Верю и до сих пор — иначе жизнь стала бы пресной и лишенной динамики. Любопытно: как бы мне ни нравились аллея, уголок парка, загадочная белая мраморная статуя, я не могла задержаться ни на секунду. Пусть медленно, но я должна была двигаться. Идти, открывать. Только не стоять на месте.
Ах, с каким же удовольствием вспоминаю я о своем раннем детстве. О том детстве, которое и сейчас еще иногда снится и оставляет по утрам такой светлый и чуточку грустный след.
В парке на Таганке первым моим тренером стала Зинаида Ивановна Подгорнова — отличная фигуристка и превосходный педагог. У нее было чутье настоящего воспитателя, и ни один талантливый ребенок не остался ею незамеченным. Именно Зинаида Ивановна после двух первых моих сезонов на парковом льду рекомендовала меня для продолжения тренировок на ис-кусствелном льду на катке в Марьиной Роще. Шаль, что этот каток — пусть даже как памятник тем далеким временам нашего замечательного вида спорта — не сохранился. Очень жаль, что вообще уходят, чтобы никогда уже не возвращаться, многие свидетельства (и свидетели, конечно) живой и неповторимой истории. А мы мало что делаем, чтобы эта история беспрерывно оживала перед новыми поколениями фигуристов.
А ведь история хранит для каждого из нас поистине золотые россыпи и спортивного, и нравственного опыта. Недавно я читала книгу о нашем первом олимпийском чемпионе — ленинградце Николае Александровиче Панине-Коломенкине. Читала и удивлялась: какой же это колоссальный был человечище! И еще думала о том, что если бы я сегодня попросила рассказать о нем одного из юных фигуристов (да и не только юного), я мало что услышала бы. И думаю о том, почему же есть у нас соревнования, после которых присваивают ребятам спортивные разгшды, и нет экзаменов, которые определяли бы гармоничность развития спортсмена, его духовную и нравственную зрелость, совершенно невозможные без знания истории своего вида спорта, без знания судеб и биографий лучших его представителей.
Тогда не удивлялись бы и мы сами, и наши ученики, а иногда и наши учителя, узнавая, что именно Николай Александрович Панин-Коломенкин был создателем первой на земле системы спортивных разрядов. Что он сам рисовал эскизы первых в мире разрядных значков. И что именно им была заложена основа даже для сегодняшних разрядных требований в нашем фигурном катании.
А разве не полезно спортсменам узнать, что ледовую потеху — катание на коньках — привез в Россию царь Петр Первый? Что первый чемпионат мира в конце прошлого столетия состоялся именно у нас в Санкт-Петербурге и было в этом нечто глубоко символическое, воздающее дань многолетним достижениям русских фигуристов?
Чем больше думаю над всем этим, тем больше вопросов. Ну вот, скажем, один из них. Мы проводим международный турнир памяти Н. А. Панина-Коломенкина. И проходит он по тем же правилам, что и все. И программа его практически не отличается от других международных соревнований. А правильно ли это? Не лучше ли было бы вспомнить, что Панин стал чемпионом Олимпиады в 1908 году в Лондоне благодаря великолепному исполнению так называемых специальных фигур? Николаем Александровичем были созданы такие законченные по своему художественному решению фигуры, что ими и сегодня можно любоваться с замиранием души. Фигуры Панина вообще казались неисполнимыми, и все-таки он их «выгравировал» на льду. И стал первым русским олимпийским чемпионом!
Так не лучше ли нам самим, первыми в мире, восстановить в программе турнира имени Панина соревнования по такого рода специальным фигурам? Установить нестандартные призы? И, между прочим, тем самым поднять и общий класс владения коньком, исполнения «школьных фигур» сегодняшними нашими одиночниками? А детям дать еще один толчок для развития художественной фантазии? Ничего, кроме пользы, нашему виду спорта это не принесет!
А пока... Пока даже табличек с именами наших чемпионов, которые выросли в Москве или Ленинграде, нет в фойе Дворцов спорта, тренировочных катков.
Есть здесь над чем подумать. И не только бывшим спортсменам, которым такие проблемы, естественно, ближе, чем другим...
Каток в Марьиной Роще был чуть больше обычной комнаты. Крохотный «пятачок» такого желанного весной или ранней осенью льда для тренировки. На нем еле-еле помещались три «восьмерки» или два «параграфа» — сравнительно большие обязательные фигуры. А что уж говорить о прыжках! Чтобы сделать даже несложный, надо было разбегаться еще на деревянном полу, потом — уже на ходу — выскакивать на лед, совершать свои обороты в воздухе, а заканчивать выезд снова на полу.
Тяжело это, конечно, было. И требовало абсолютной собранности, внимательности. При такой тренировке болтать на катке некогда. И оперативного обмена новостями не осуществишь. Внимание, внимание и только внимание... Не потому ли выросшие в спартанских условиях многие фигуристы тех лет так быстро шли вперед в своем развитии?
Избави бог, я не призываю для закалки характера к возрождению таких условий тренировок! Это и просто невозможно. А вот спартанская моральная атмосфера должна быть всегда и везде. Без нее о новых достижениях в фигурном катании, в воспитании гармонически развитых чемпионов и мечтать трудно. Каждый молодой фигурист обязан понимать, чего стоит стране, воспитавшей его, каждая минута «ледового времени», во сколько обходится безвозвратная потеря этой минуты из-за расхлябанности, невнимательности или самой обычной неготовности к очередной тренировке. Да и некоторым тренерам не грех об этом вспоминать почаще...
В связи с этим еще одно небольшое отступление.
Однажды в нашей печати я прочитала заметку о передовом опыте зарубежных школ фигурного катания. Кстати, этот опыт даже пропагандировался среди нас. А заключается он в том, что на тренировке некоторые зарубежные специалисты, оказывается, работают индивидуально с каждым спортсменом теперь только по пятнадцать-двадцать минут, а остальное время фигуристы занимаются самостоятельно. Такой конвейер, такую интенсивность и самостоятельность в работе, подразумевалось, неплохо бы заимствовать и нам.
В методе, который так понравился журналисту, был своп подтекст — экономический и социальный. Дело в том, что минута работы с тренером в таких западных школах фигурного катания (я не говорю уже о стоимости льда) стоит очень дорого. И семьям спортсменов, вплоть до чемпионов, за все это надо платить самим. Только богатые люди могут себе позволить такую роскошь. И фигуристы рассчитывают только на себя (а иногда на добрую волю каких-нибудь благотворителей, которые, случается, берут на себя опеку спортсменов).
Поистине минута времени на катке ценится на вес золота.
И ведь у нас ее стоимость очень велика. И об этом тоже должен помнить каждый из нас, выходя на лед искусственного катка.
На катке Марьиной Рощи был свой маленький зал для зрителей, отделенный от ледовой площадки занавесом. Все было миниатюрным. И мы сами были миниатюрными. Но концерты, которые мы иногда давали, имели огромное значение. Наши тренеры ставили нам показательные танцы. Очень красочные. Детские и взрослые одновременно. Ибо по красоте и доступности они действительно были рассчитаны на детей. Но по серьезности отношения к каждому выходу, к каждому концерту и своему номеру, безусловно, были взрослыми. И это тоже воспитывало нас. А первым моим показательным номером был групповой «Танец гномиков». Его поставили по мотивам известной сказки «Белоснежка и семь гномов». Я любила его, как ни один другой.
У нас были отличные образцы для подражания. Тренировки и выступления таких мастеров одиночного катания, как Лена Слепова, Лена Котова или Валерий Мешков, будоражили наше воображение, подогревали спортивное честолюбие, порождали и разжигали азарт и настойчивость в занятиях. И мы на соревнованиях потихоньку начали выполнять спортивные разряды, подниматься по ступенькам спортивной техники.
Работали на катке несколько подлинных энтузиастов. Я и сейчас встречаю их на всех соревнованиях, на праздниках фигурного катания. Это в первую очередь мастер спорта Самсон Вольфович Глязер, человек неуемной энергии и фантазии. С ним вместе не покладая рук работала Лариса Яковлевна Новожилова. Это они, в конце концов, и дали мне путевку в настоящую спортивную школу фигурного катания ЦСКА. В 1960 году я успешно сдала вступительные экзамены в армейскую школу, где спустя четыре года попала в поле зрения Станислава Алексеевича Жука.
И началась другая жизнь. Пошли тренировки. Насыщенные — как всегда в этой школе. Кто-то из нашей группы уходил, а те, кто оставался, все больше увлекались фигурным катанием. И вскоре мы уже не мыслили своей жизни без него.
Были свои пиковые точки. В конце каждого сезона приходили известные в то время армейские тренеры, чтобы устроить просмотр и выделить в детских группах самых способных, так сказать перспективных. Мы знали об этом заранее. Само собой — старались кататься получше. Словом, выделиться. Но, честно говоря, меня на эту рекламную игру хватало ненадолго. И не по душе она была. Потому что характер, гордость или что-нибудь другое, соседствующее с ней, не позволяют мне придумывать саму себя.
Так было, и когда к нам в 1964 году на тренировку пришел Станислав Алексеевич. В своих воспоминаниях он говорит, что ему обо мне рассказывали и Петр Петрович Орлов, его первый тренер, и жена Нина Алексеевна, и другие армейские тренеры. Но я-то об этом ничего не знала. И я каталась, как обычно. Шустрила. Резвилась. Прыгала много. Иногда, проезжая мимо Жука, поглядывала на него, но больше из озорства.
Он говорил потом, что на этой тренировке приметил меня и решил взять в свою группу. Но, думаю, серьезное решение начинать работу со мной, создать новую спортивную пару появилось у Жука значительно позже. Ему, только пришедшему из первого нашего отечественного балета на льду, в то время надо было решать проблемы куда более серьезные, поскольку у него очень скоро появились ученики на уровне сборной команды страны.
Так что на первых порах (в течение почти двух лет) Станислав Алексеевич держал меня как бы на периферии своего тренерского зрения. Но это вовсе не значит, что он обо мне забывал. Я то каталась одна, то в паре с Аликом Власовым, другим нашим одиночником. Время от времени нас ставили в пару и на юниорских соревнованиях. Мы за две-три недели успевали кое-как подготовиться и выступить. К моему удивлению, в 1965 году на юниорском чемпионате СССР мы даже завоевали бронзовые медали.
Чемпионат этот проходил в Лужниках, во Дворце спорта. Там я впервые выступила перед большой публикой, впервые познакомилась с Анной Ильиничной Синилкиной, директором Дворца, замечательным человеком, в течение многих лет бессменным председателем Федерации фигурного катания СССР. Любовь к Лужникам осталась на всю жизнь. И я всегда каталась здесь с особым подъемом, с особой ответственностью. Ибо перед самыми любимыми выступать иначе невозможно!
В мае 1966 года наконец родилась новая пара — Ирина Роднина и Алексей Уланов. Трудными были эти «роды». Чрезвычайно трудными. Была одна причина, которая так усложнила все,— Алексей до этого катался в паре со своей сестрой. Они уже выступали даже на первенстве страны среди взрослых, их заметили и причислили к спортсменам, подающим надежды. Родители Алексея были настроены категорически: он должен выступать и тренироваться только с сестрой. Или —■ ни с кем!
Родительскую любовь понять можно. Естественно и желание, чтобы брат и сестра выступали вместе. Кстати, часто именно такой тандем добивается в парном катании значительных успехов — братья и сестры, выросшие вместе, скорее находят общий язык в паре, цельность, единство движений вырабатывается быстрее. Словом, родителей Алексея понять было можно.
В общем, мы подверглись мощному давлению.
И понадобилось немало сил, чтобы выстоять.
Как обычно, сложная ситуация настраивала на борьбу, и я только утверждалась в своем намерении кататься вместе с Алексеем под руководством Станислава Алексеевича Жука до полной победы.
В первые полтора года мы работали очень интенсивно. Станислав Алексеевич задавал нам все более сложные задачи. Мы много трудились и самостоятельно, а он затем регулярно принимал у нас как бы зачеты. Мы понимали его: в 1965 и 1966 годах Станислав Алексеевич решал сложнейшие спортивные задачи: за первые места боролась его лучшая пара — Татьяна Жук и Александр Горелик, и он всецело был поглощен этой борьбой.
Вот это сочетание требовательного и разумного контроля с интенсивной самостоятельной работой и заложило основу всей моей дальнейшей спортивной жизни. В те дни мы много катались на открытом катке. И это тоже закаляло нас, учило ценить каждую минуту, проведенную на льду под крышей. В зал нас без тренера не пускали, и мы отрабатывали поддержки в подвале. Тренировка в вестибюле Дворца спорта ЦСКА была для нас уже подарком судьбы.
Вот так и набирались мы сил и знаний, пока не настал черед и нашей паре приступить к ежедневной работе с тренером. Это произошло в 1967 году. К этому времени мы с Алексеем уже намного лучше понимали свои задачи, и отношения внутри пары были вполне дружелюбными и заботливыми. Многие идеи исходили именно от Леши. Он был старше, прекрасно знал музыку (закончил музыкальную школу, училище имени Гнесиных), был человеком организованным и пунктуальным. Он буквально за руку водил меня в консерваторию, в Концертный зал имени П. И. Чайковского, во все лучшие театры Москвы. Благодаря Алексею я стала лучше разбираться в музыке. Мы прослушивали сотни, тысячи записей, отыскивая ту музыку, которая была, как нам думалось, единственно необходимой нашей паре. К тому времени, когда Жук стал акцентировать свое внимание на нас, мы уже выросли в пару, готовую к работе на высшем уровне.
Жук сразу привил нам любовь к обязательной программе. Он видел в ней первый залог успеха. Короткая программа, исполняемая на одном дыхании, могла быть великолепной запевкой, увертюрой к развитию спортивной темы. Станислав Алексеевич объяснял нам это на десятках конкретных примеров. В его распоряжении было множество кинороликов, снятых им самим, и это придавало дополнительную убедительность всем словам тренера.
Именно короткой программой мы и «застолбили» с Алексеем свою первую заявку на официальных соревнованиях. Дело было в подмосковном городе Воскресенске в начале осени 1967 года. Сюда приехали многие известные тренеры, спортсмены. В Воскресенске проводила свои тренировки сборная команда страны, так что все лучшие специалисты находились в местном Дворце спорта. К началу соревнований всем уже было известно, что Жук начал работу с новой молодой парой, что он возлагает на нее большие надежды и что на эту пару стоит посмотреть. Кажется, мы ничьих надежд не обесценили. В короткой программе обыграли многих именитых — о таком успехе перед турниром и думать даже не решались. Конечно, такой успех лишь окрылил нас, утвердил на избранном пути.
А тут еще и заметки стали появляться в газетах, о нас заговорили как о ближайшей надежде нашего парного катания. Особенно после того, как накануне Олимпийских игр 1968 года в Гренобле мы стали бронзовыми призерами первенства страны. В «Советском спорте» заметку так и назвали: «Испытание надежды». И рассказывалось в ней очень коротко о нашем спортивном пути:
Ирина Роднина (ЦСКА). Родилась 12 сентября 1949 года. Занимается фигурным катанием у тренера С. Жука с 1965 года. Учащаяся. Алексей Уланов (ЦСКА). Родился 4 ноября 1947 года. Тренируется под руководством С. Жука с 1966 года. Рядовой Советской Армии.
Фигурное катание началось для Алеши Уланова неожиданно. Он лежал в больнице и от нечего делать глядел в окно. Каждый день на, льду больничного двора появлялись мальчики и девочки на коньках. Они ему нравились все больше и больше. Потом много позже отец купил ему «снегурки», и очень скоро маленький Уланов, прикрутив коньки к валенкам, стал премьером своего двора.
Через год-другой Алексей попал на стадион Юных пионеров и пробыл там без малого 10 лет. В конце концов, стал участником первенства страны, в 1964 году в Киеве вместе с сестрой Леной занял 11-е место. На том же чемпионате его первый тренер С. В. Смирнова посоветовала Станиславу Жуку обратить на, Алексея внимание. В 1966 году Жук предложил Уланову кататься в паре с Родниной.
А Ирина пришла в школу ЦСКА несколько раньше. У нее уже были успехи как в парном, так и в одиночном катании. Надо сказать, что Жук не спешил выпускать новую пару на соревнования. Он хотел добиться того, чтобы их млстерство прежде всего закалилось в «лабораторных условиях», а уоке потом испытать в «боевых». И нынешний сезон стал для них сезоном больших испытаний и больших успехов. Они выиграли два крупных турнира, а в Воскресенске стали призерами первенства страны...»
На чемпионат Европы мы поехали. Были в первой тройке после короткой программы, но в произвольной допустили много срывов — сырая она еще была, нуждалась в «накатке», шлифовке, чтобы и у нас самих больше уверенности появилось. К тому же сам характер сезона создал нам некоторую неопределенность положения. Когда после чемпионата страны комплектовалась сборная, было оговорено, что для других учеников Станислава Алексеевича — Татьяны Жук и Александра Горелика, не выступавших целый год, место в ней для участия в Олимпиаде будет забронировано. И, конечно, это место бронировалось за счет нашей молодой пары. Несомненно, Таня и Саша имели право на такую поддержку. Многократные серебряные призеры первенств мира и Европы, они и на Олимпиаде могли бы многое сделать (и сделали в итоге!) для команды.
Так что после чемпионата Европы для нас сезон как бы заканчивался. Цели временно становились другими, менее интересными и значительными.
Я не слишком-то люблю цитировать других, но со многих точек зрения читателю любопытно будет прочитать, что писал в своей книге «...И серебряный иней» наш тренер о концовке того сезона 1968 года. И смысл событий, и взаимоотношения в нашем «треугольнике» можно увидеть довольно явственно.
Итак, апрель 1968 года. Кубок страны по фигурному катанию. Барнаул. На турнир приехали все сильнейшие, исключая две ведущие пары. Спор вели кроме нас Л. Смирнова и А. Су-райкин, Г. Карелина и Г. Проскурин, Т. Шаранова и А. Евдокимов — словом, все лучшие молодые пары, которые на тот день выдвинулись на авансцену.
И надо же было случиться такой досадной случайности! В первый день соревнований — по обязательной программе — превосходно начали свое выступление Ирина и Алексей. Четыре элемента — поддержка, прыжок, дорожка шагов, вращение в волчке — были исполнены с громадной амплитудой, весело, озорно. Я уже готов был сам зааплодировать. Но во время мертвой петли — тодеса, когда Ирина дугой выгнулась надо льдом, держась за руку партнера, опорный конек Леши предательски соскользнул с ребра лезвия и потянул спортсмена на лед. Мгновенное падение, фигуристы тут же встали на коньки и закончили программу. У Алексея даже кровь отхлынула от лица. Ира вот-вот заплачет. Буквально на ровном месте сделали ошибку и отдали первое место соперникам. Конечно, это еще не проигрыш — все решится завтра. Но чувство обиды было слишком горьким.
Ребята, покинув лед, побежали в разные стороны — каждый в свою раздевалку. Я не стал заходить к ним: пусть успокоятся. Есть минуты в жизни, когда любые слова звучат нелепо.
Первой из раздевалки вышла Ирина. Лицо замкнутое, серьезное. А в глазах такая печаль, кажется, даже длинные ресницы загнулись вниз.
Я ей говорю:
— Ну что, птенчик! И плакать хочется, и слез нет... Зайди лучше к Леше. Он-то переживает сейчас, как принц Гамлет. В гордом одиночестве... Зайди, только постучи сначала...
Послушалась. Стучит в двери и спрашивает:
— Леша, ты переоделся?
— Это ты?
— Да, я, Леша.
— А что случилось?
— Ничего страшного.
— А тренировку завтра дадут нам?
— Ну конечно! Мы проиграли-то немножко, Леша... Слово за слово. Смотрю, минут через пять выходит Леша.
Подтянутый, элегантный. Спрашивает меня:
— Станислав Алексеевич, ну чем это объяснить, почему конек так поехал? Неужели упор был недостаточный?
Я выражаю крайнее удивление:
— А разве конек поехал? Неужели? Я думаю, что тебе просто надоело стоять на месте... Наверно, темперамент дает себя знать...»
На следующий день мы стали победителями.
Пришлось в произвольной программе выложиться до конца.
Спортсмены хорошо знают, что это такое в конце сезона, когда сил, кажется, не осталось совсем.
Но у нас другого выхода не было...
И если я спустя столько лет вспоминаю этот последний старт олимпийского сезона-68, значит, не могу не вспомнить. Все ведь было так, как пишет Жук, и совсем не так. Конек, конечно, у Леши поехал не случайно — тренировались добрых два месяца не так, как надо было. Думали о другом. И в первую очередь Леша думал не о том. Потому что отправился вскоре в Ленинград вести переговоры с Людой Смирновой, чтобы кататься им вместе. Корни того, что произошло спустя четыре года, надо искать именно в этом, 1968-м. Но приехал Алексей в Ленинград, очевидно, не ко времени. В общем, Уланов возвратился из Ленинграда ни с чем. И сразу позвонил мне, сказал извиняющимся голосом:
— Как ты посмотришь, Ира, если я предложу тебе снова' кататься вместе?
Конечно, я переживала. Да и кто на моем месте не стал бы переживать! Но во мне уже и чувство юмора проявилось. Могла с улыбкой оценить и смешную сторону нелегкой ситуации. И я ответила, как и должна была ответить:
— Я готова продолжать...
Знаю, что в те дни был у нашей пары один добрый гений — хореограф Татьяна Матросова. Леша очень прислушивался к ее советам во всем — ив искусстве, и в музыке, и в спорте. Татьяна Матросова — человек тонкой души, отзывчивый, мягкий, я бы даже сказала — застенчивый. Никогда лишнего слова не скажет, если собеседник посчитает, что она пытается вмешаться в его жизнь. Леша потом мне сказал, что Матросова в те дни однажды с ним долго беседовала об искусстве и спорте, о том, сколько каждый человек должен положить на алтарь искусства таланта, чтобы добиться успеха. И еще сказала — впервые категорично и с ударением,— что не одобряет его поведения и считает, что он совершенно не прав, своими же руками разрушая пару.
И мы снова приступили к тренировкам. Теперь уже наученные большим — и не всегда сладким — опытом.
Читатель уже заметил, что я часто употребляю слово «опыт». И это не случайно. Есть в опыте больших спортсменов то, что всегда остается служить идущим за ними следом. И, думая именно о них, о наших преемниках, о преемниках преемников, я, а далее мы с Сашей строго отбираем, аккумулируем все то, что может и им пригодиться в спортивной — и не только спортивной — жизни. А опыт, набранный мной в первой паре, он ведь пригодился и во второй. Без него, не знаю даже, получилась бы или нет наша с Зайцевым пара. Поэтому я и не собираюсь дотошно пересказывать и все события нашей с Улановым борьбы за победу, и весь путь в течение олимпийского цикла до тех пор, пока мы не взошли на золотую ступеньку пьедестала почета в Саппоро. Главное для меня — еще раз вспомнить, что же из того опыта я взяла с собой дальше...
Первый чемпионат Европы, который мы выиграли, проходил в 1969 году в западногерманском курортном городке Гар-миш-Партенкирхене. Это известный горный курорт. Именно здесь в 1936 году проходили зимние Олимпийские игры, на которых последнюю свою победу одержала известная всему миру норвежка Соня Хени, героиня кинофильма «Серенада солнечной долины», в мастерство которой все мы в детстве и юности были влюблены.
Мы выступали на этом чемпионате без тренера. Станислав Алексеевич Жук остался в Москве, на чемпионат его не послали.
В Гармиш-Партенкирхен мы приехали в качестве третьей советской пары, поскольку на чемпионате страны в Ленинграде, где впервые чемпионами СССР в присутствии всех сильнейших пар страны стали Тамара Москвина и Алексей Мишин, мы завоевали бронзовые медали. На чемпионате Европы мы и не мечтали о победе — тогда, казалось, господствовал другой стиль, другой подход к фигурному катанию. Пластика и артистизм, балетность — вне зависимости от того, соответствуют ли они дарованию и даже чисто физическим данным спортсменов,— стояли на первом месте. До чего доходило, можно судить по тому, что даже Леша, который вместе со мной представлял новый стиль, новое — более спортивное — направление, не раз и не два говорил мне:
— Ну, что мы такое катаем? Мелкотня какая-то. Беготня, суетня. И ничего красивого не показываем...
Я была не согласна с Лешей, хотя и видела, что в нашей технике, в нашем подходе к артистизму есть еще изъяны. Мы еще только «проклевывались» на международной арене, нам еще предстояло утвердиться, отшлифовать стиль. Но в азарте, риске, бурном проявлении молодости, задора — свой артистизм, своя пластика. Своя красота! И она имеет право на существование никак не меньше, чем любая иная.
Надо быть откровенными и признать, что в победу нового стиля мало кто тогда верил. И даже руководство команды не верило. Надо быть ведь очень прозорливым, обладать колоссальными знаниями в нашем виде спорта, чувствовать, понимать, видеть, как зреет в его недрах что-то новое, чтобы подметить скрытые ростки того, чему вскоре суждено всеобщее признание. Здесь требуется и мужество, чтобы, раньше всех увидев новый стиль, признать его, поддержать, помочь укрепиться!..
Отсутствие Жука в команде, как это ни парадоксально, придало нам дополнительные силы. Мы полностью сосредоточились на предстоящем испытании. Концентрация всех психических и физических сил у нас была удивительная. Борьба за выживание, экстремальность ситуации, которые иных вывели бы из нормального рабочего состояния, нас сделали сильными, как никогда до и после этого. И потом — к третьей паре требования невелики. Нам надо было только не повторить ошибок прошлого сезона, пройти ровно и короткую, и произвольную программу, постараться взойти на пьедестал — пусть даже на начальную его ступеньку. И этого нам было бы вполне достаточно.
После обязательной программы мы оказались третьими, хотя выполнили элементы без сучка и задоринки. Все выезды — чистейшие. Даже самый взыскательный судья придраться не мог бы. И все-таки нас отправили на третье место. Да, вздохнули мы, инерция прежнего стиля наблюдается и бороться с ней можно только еще лучшей демонстрацией нашего. Так, чтобы весь мир сразу и до конца понял: в парном катании наступают новые времена. Так думали мы и, кстати, подмечали, что ситуация вокруг нас волшебно меняется: с нами стали вдруг все здороваться, стали приветливо улыбаться. Лед тронулся, но его движение, поначалу подспудное, почти не проявлялось, и только очень внимательный наблюдатель, повторяем, мог это заметить.
...Мы сидим под трибунами катка и ждем своей очереди выхода на лед. Под трибунами пустынно, но не тихо. И сюда доносится шум с трибун. Мы несколько встревоженно посматриваем друг на друга. Что там случилось?
Выясняется, что публика недовольна тем, какие оценки судьи поставили западногерманской паре Хаусе — Хеффнер, паре несколько экстравагантной, сильной, но выступающей обычно неровно, со срывами.
Никак не могут выйти на лед Москвина и Мишин. Десять минут стоит невообразимый крик, езист. Соревнования на грани срыва. Организаторы чемпионата безуспешно обращаются к трибунам, объявления диктора вызывают обратный эффект. Только устав, трибуны затихают.
Я потом заметила, что, когда ты силен, когда в форме, все, что происходит вокруг и что могло бы вывести тебя из состояния равновесия, все это только укрепляет тебя, дает дополнительные шансы в борьбе за победу.
К нашему выходу на лед публика уже стала благодушной. Настроение ее изменилось. Возможно, публика была тем чутким барометром, который открыто зафиксировал «перемену погоды»?
В момент нашего старта мы думали только о том, что мы обязательно исполним нашу программу, как на самой лучшей тренировке. А когда объявили наши фамилии, когда трибуны начали приветствовать нас так, что можно было и прозевать первые аккорды музыки, я успела еще подумать: «Что такое? К добру ли это? Надо быть еще внимательнее...»
Дальше, как и при каждом соревновательном прокате, я уже не анализировала, что делаю. Я мчалась, вращалась, прыгала, согласовывала каждое движение с партнером. Я удивительно ясно и отчетливо понимала, осязала каждый его шаг, прыжок. Неразрывность ощущений помогла добиться полной синхронности в каждом жесте, шаге, трудном элементе. Наверно, нам удалось передать это удивительное чувство единства в паре и публике. А затем и судьям.
После первой минуты катания, когда мы сделали каскад из четырех прыжков, которого в программах спортивных пар никогда никто не видел, поскольку он встречался только у одиночников (да и то выполнялся еще редко), началась овация. И теперь уже каждый шаг сопровождали аплодисментами. Нужно сказать, что они до нас доносились, как в закрытую комнату. Реакции не вызывали никакой. Повторяю, мы на внешние раздражители в тот замечательный вечер не реагировали. Сверхзадача, вставшая во весь свой рост, запретила нам какие-либо посторонние реакции!
Когда закончили программу, когда поздравили друг друга и ожидали оценок, я сказала Леше: «Вот и тренера не подвели!» Очень мы тогда сочувствовали оставшемуся в Москве Станиславу Алексеевичу и не сомневались, что наше удачное выступление — это и прямая помощь ему. Мы не имели права не помочь и сделали это единственно возможным для спортсменов способом.
Та победа была и ему чудесным подарком!
Сразу после нашего проката прибежали несколько тренеров из туристской группы. Помню радостное лицо Виктора Ивановича Рыжкина, с которым совсем недавно тренировались вместе (В. Рыжкин известный наш танцор, первый партнер Л. Пахомовой, двукратный чемпион страны в паре с И. Гриш-ковой). Помню радостный блеск в глазах Эдуарда Георгиевича Плинера, тогда еще молодого тренера. И шумную радость совсем еще юного, начинающего свою карьеру тренера Татьяны Анатольевны Тарасовой, которой руководство команды поручило в эти дни нас опекать.
— Вы победили!
Радость их была непосредственной и искренней.
— Вы первые!
А мы еще не верили. Надо было ждать официальных протоколов. Они почему-то задерживались. Никак мы не могли дождаться этих заветных листочков с рядами фамилий и столбиками цифр. И только на пресс-конференции, куда мы отправились не снимая коньков, мы поняли, что победили!
Боже, какая это была длинная и утомительная пресс-конференция. Сколько вопросов было нам задано. Все журналисты хотели знать подробности о выходе на большой лед нашей пары. Никто о нас ничего не знал, а интересовало все-все. Мы старались ответить на каждый вопрос. И сколько потом ни было у меня пресс-конференций, я всегда подробно и доброжелательно старалась рассказать журналистам о том, что их интересовало. Если не расскажешь сам, информация может прийти к газетчику искаженной, неполной — это явно не в интересах спортсмена и тренера. И нужно всегда быть терпеливым, даже если тебе задают вопросы, свидетельствующие о слабой профессиональной подготовке журналиста в области фигурного катания.
Стадион был пуст и тих, когда мы шли в свою комнату.
И в комнате никого не было.
Стены раздевалки давили. И мы как можно скорее выскочили на заснеженную звездную улицу. В какой-то момент я вспомнила таинственные аллеи парков моего детства, и счастливое настроение вернулось, чтобы уже не оставлять меня.
На следующий день пришла телеграмма от руководства Спорткомитета СССР. В ней нас поздравляли с блестящей победой и сообщали о присвоении нам званий заслуженных мастеров спорта СССР.
Посыпались поздравления.
Появились цветы.
Обстановка сразу стала праздничной.
Хотя многих наша победа застала, так сказать, врасплох. В том числе и в нашей команде.
Одна деталь свидетельствовала о том, что и наша команда не была готова к такому бурному и уверенному выходу нового стиля на передний край. Даже советский судья поставил нас в чемпионате... на общее четвертое место. Мы у него проиграли не только двум другим советским парам, но еще и одной зарубежной.
Уже после чемпионата Европы в «Московской правде» было опубликовано небольшое интервью с нами. Один из вопросов звучал так:
— Что вы хотите выразить своей произвольной программой?
Леша на него ответил:
— В Гармиш-Партенкирхене этот вопрос нам уже задавал немецкий корреспондент. Я ответил ему тогда, что в своей композиции мы хотим показать счастье, задор, веселость, то есть все, что свойственно молодости...
И Леша был абсолютно прав.
К этому интервью мне хотелось бы присовокупить еще несколько высказываний зарубежной печати:
«Франс пресс»: «Они продемонстрировали вдохновение молодости, безупречное исполнение и своим смелым стилем покорили зрителей и судей».
«Дейли телеграф»: «Русские монополизировали все медали в парном катании... Новые чемпионы Европы представили хорошо продуманную, четкую программу, выделяющуюся своей оригинальностью».
«Таймс»: «Финальные выступления в парном катании были наиболее захватывающими за последние 20 лет...»
После первенства Европы мы задержались в Москве всего дня на два. Надо было вылетать в США, где в Колорадо-Спрингс разыгрывался чемпионат мира. От Саши Горелика и Тани Жук мы знали, что испытывают обычно спортсмены в этом высокогорном городке, расположившемся на высоте более двух тысяч метров. Рассказывал нам и Станислав Алексеевич, как трудно переходить на новое время — оно отстает от московского на восемь часов...
— Это вам не стрелки часов перевести, это внутренние стрелки переводить надо — и сразу, резко!
Мы были готовы к тому, что в Колорадо-Спрингс даже чисто физически будет тяжело. И не сомневались, что соперники дадут нам настоящий бой. Может быть, именно поэтому мы и не строили каких-то особых планов. Уже в самолете, когда летели через океан, Жук подсел ко мне и спросил:
— Ну, так какие у тебя планы на Колорадо?
— По правде говоря, я буду рада, если получу «серебро»... Станислав Алексеевич был ошарашен:
— Ты о чем это говоришь, какое «серебро»? Я ему полушутя-полусерьезно:
— Как какое «серебро»? На чемпионате Союза мы были бронзовыми призерами. На первенстве Европы — золотыми. Для полного комплекта нам не хватает только серебряных медалей.
Станислав Алексеевич принял игру;
— Пусть уж лучше комплекта не будет. Обойдешься как-нибудь. Думай только о победе.
Ну, меня особенно уговаривать не надо было!
В Колорадо-Спрингс действительно было тяжело. Наше счастье, что, учитывая опыт чемпионата мира 1965 года, мы приехали заранее и сразу же приступили к перестройке. В первый день страшно хотелось спать. В Колорадо-Спрингс ранний вечер, в Москве давно уже ночь, и надо терпеть и терпеть, чтобы именно по здешнему времени сразу лечь и заснуть, а утром вовремя подняться на первую тренировку. Перебороли себя в первый день, дальше стало полегче. Но кислорода на тренировках не хватало. Дышалось так, будто в легких появился туго работающий клапан, не пропускающий вдоволь воздуха. Вначале мы тренировали только отдельные элементы, потом начали прокатывать их комбинации, куски программы. И терпели, терпели, терпели... Особенно тяжело было, когда видели, как другие фигуристы чуть сознание не теряют, тренеры их откачивают. И надо было вовремя отключаться, не обращать внимания на чужую драму!
Не хотелось бы, чтобы читатель понял меня здесь неточно. Ни в коем случае спортсмен не должен терять своей чувствительности, намеренно огрублять себя и делаться равнодушным к окружающим людям. Ни в коем случае! Если и надеваешь на себя панцирь на очень короткое время, то только Для того, чтобы на соревнованиях защитить себя, свою психику. Мы ведь приехали на соревнования, борьба на турнирах такого уровня имеет свои непреложные законы, и надо уметь сохранять и беречь себя для решающего броска. А потом уже давать волю самым естественным своим чувствам.
Мы подошли к старту сохранив форму. Этого вполне хватило для победы. Мы прокатали и короткую, и произвольную программы, думаю, не так лихо, как на чемпионате Европы, но чисто, профессионально грамотно, не оставляя соперникам никаких шансов в борьбе за первенство.
Снова весь пьедестал был советским, а Тамара Москвина и Алексей Мишин впервые завоевали серебряные медали. Мы не пропустили на пьедестал ни одну иностранную пару — такого достижения история парного катания не знала. И это при том, что сами хозяева чемпионата главную ставку делали на свою пару — брата и сестру Кауффман. Но ни они, ни другие не смогли справиться до конца с акклиматизацией, со своими нервами.
Вообще, только наши спортсмены отлично справились с требованиями Колорадо-Спрингс. Ни одной травмы — даже самой крохотной. Ни одного более или менее серьезного заболевания! Наша команда подошла к соревнованиям наиболее подготовленной.
Большим счастьем для нас в те дни было то, что руководителем делегации оказалась Анна Ильинична Синилкина. Помню, как в один из последних вечеров собрала она в своем «штабном номере» всю команду. Анна Ильинична очень мягко, доверительно побеседовала с нами. Сказала, что советская команда выступила отлично, что мы вместе делаем одно общее замечательное дело и ей хочется сказать всем — вне зависимости от занятых мест — спасибо. И что она не сомневается: на новом этапе своего развития наша сборная еще прославится своим единым коллективом, единым борцовским духом, взаимовыручкой, постоянной нацеленностью на победу.
Я помню лица многих моих товарищей по команде в тот вечер. Помню, как пели мы тогда «С чего начинается Родина»—Леша привез с собой в США концертный баян, носил его всегда с собой, и мы часто, даже в автобусе, пели наши песни, и это тоже помогало поддерживать тонус.
Помню ту радостную приподнятость, которая сопровождала нас, и понимаю, что в те дни закладывалась прочная основа для многолетних успехов. На всех направлениях. Ведь на чемпионате в Колорадо-Спрингс наша команда впервые завоевала серебряные награды в спортивных танцах на льду. Людмила Пахомова и Александр Горшков сумели потеснить и прославленных английских танцоров, и американских. Впереди них были только многолетние чемпионы мира Диана Таулер и Бернард Форд. Но уже сами они тогда сказали, что катаются последний сезон и что их преемниками станут, конечно же, Людмила и Александр.
О Миле и Саше будет рассказано подробно в другой главе. Я ведь их знаю очень близко — оба они в какой-то промежуток времени катались в нашей армейской школе, наши дружеские отношения все эти годы сохранялись и укреплялись.
После соревнований пар мы практически не пропустили ни одного старта. Мы вели самые подробные дневники и фиксировали в них нюансы поведения спортсменов, отмечали на будущее новинки техники, оригинальные шаги и связки. Многое из того, что тогда попало нам «на карандаш», пригодилось, а многое еще ждет своего часа.
Ледовый дворец «Бродмор», где шли соревнования, находится еще метров на четыреста выше, чем город. Отсюда до заснеженных склонов уже рукой подать. И не каждый мог выдержать испытание высотой.
Мы видели, как спортсмены покидали каток, так и не докатав до конца свою программу. На руках вынесли за бортик англичанку Линду Бернард. Травмы получили и чехословацкая фигуристка Хана Машкова, и канадка Карин Магнуссен, и Соня Моргенштерн из ГДР. На глазах у выходящих на лед Пахомовой и Горшкова откачивали Диану Таулер. Же смог стартовать англичанин Хайг Оунджан.
Да, с высотой шутки плохи!..
Не стану приводить высказывания прессы о нашем выступлении на льду «Бродмора». Скажу только, что, когда закончились показательные выступления, даже рафинированная публика, собиравшаяся здесь (билеты были очень дороги, да и не каждому проживание на фешенебельном горном курорте по карману, так что публика была определенная), напевала «Калинку». Такая реакция иной раз значит гораздо больше десятка хвалебных рецензий!
Три следующих сезона с первым партнером пролетели — со всеми их осложнениями — как один день. Завершились они выступлением на первой моей Белой олимпиаде. К этой Олимпиаде накапливались во мне и опыт, и какая-то усталость. Были болезни, были травмы. Не все получалось так, как хотелось. И надо было идти наперекор обстоятельствам, надо было находить новые резервы сил — не только физических. Каждый старт оставлял свой след в душе и памяти. Но все-таки были события, которые оказывались ключевыми. Можно назвать их испытаниями на прочность. Без них не обходится ни одна спортивная биография.
Помню первый наш чемпионат страны уже после того, как стали мы чемпионами мира и Европы. Заголовки газетных отчетов тогда наперебой сообщали: «Вот он, чемпионский характер». Выло от чего так взыграть газетчикам: после первого дня соревнований мы с Лешей шли вообще на восьмом месте и, казалось, догнать лидеров не сможем. А произошло вот что. При подходе к обязательной поддержке «лассо» я вдруг попала в глубокий след, оставленный чьим-то коньком, вероятно на выезде из высокого прыжка. Такое случается и на тренировках, и на разминках перед стартом, и на соревнованиях. Обычно мы на разминках замечаем такие вот «щербины», могущие помешать при катании. А тут внимания не обратили. Бдительность, что ли, потеряли? А может, она притупилась после прошлогодних успехов?
Или на тренировках не отработали до конца возможный экстремальный вариант?
В общем, попал мой конек в след, и не пошла я на поддержку, как обычно. И Алексею делать было нечего. Выручить он уже не мог. Для этого надо было бы иметь и другую технику, и другую силу. Стереотип поддержки лопнул, склеить его было невозможно. Мы закончили короткую программу без одного элемента. И это была серьезная ошибка, не заметить которую ни один судья не имеет права, даже если выступают чемпионы, даже если все остальные элементы выполнены безукоризненно. Надо отдать должное принципиальности наших арбитров, их настойчивой борьбе за высокий класс всех обязательных элементов.
Не избежали грубой ошибки и Людмила Смирнова с Андреем Сурайкиным. В конце стремительной дорожки они набрали такую скорость, с которой совладать не смогли. И Андрей, чтобы не врезаться в борт, даже сам упал. Элемент был засчитан. Но из-за грубой помарки судьи отвели Смирновой и Сурайкину — одним из претендентов на место в сборной — только четвертое место.
И снова неожиданная борьба... И снова приходится собрать себя в такой кулак, что даже «пальцы белеют». Как вы думаете, чего стоит спортсмену такая демонстрация «чемпионского характера»? Гордиться тем, что победил, несмотря на ошибку, в критической ситуации можно. Но разве не лучше кататься вообще без ошибок, когда находишься в такой прекрасной форме?
Мы выиграли, как известно, и в 1970 году все соревнования. На чемпионате Европы в Ленинграде катание было чистым, а на чемпионате мира в Любляне — нет. В произвольной программе были ошибки — упал с прыжка Алексей. Говорил потом, что очень хотел взлететь как можно выше, а не получилось.
Так и шла наша жизнь: побеждали мы неизменно, но каждая победа стоила дорого. Поверьте мне, усталость и желание покинуть лед появились накануне 1972 года не от радостной жизни. Возникло в нашей паре нечто мешающее росту, развитию стиля. И тут все мы — и тренер, и спортсмены — не в силах, как оказалось далее, были что-либо изменить.
Я тогда часто говорила, что надо уметь кататься так же естественно, как ходишь по земле. Не случайно ведь красивая походка сразу выделяет человека, меняет весь его облик. Для меня лед был родной стихией, даже более близкой, чем земля. И мне хотелось, чтобы моя «походка» на льду всегда была естественной и красивой. Чтобы не было в ней изъянов. Я стремилась к идеалу.
«Ножницы» между идеалом и тем, что получалось в реальной жизни, отсекали кусок за куском мое желание продолжать жить в спорте. Так, во всяком случае, мне казалось...
Саша: А для меня Ира и Алексей были подлинным идеалом. Образцом. Эталоном. Было в них то, что нравилось, глубоко импонировало, вызывало сопереживание. И прежде всего нравилась естественность, непосредственность того, что они делают на льду. Никакой надуманности, игры в артистичность. Именно то, что на ледовой сцене они создавали свой собственный портрет, портрет современного, близкого и понятного нам молодого человека, сделало их кумирами всего моего поколения. И не только моего!
Я видел их не раз па тренировках. Выступал вместе с ними на чемпионатах страны. Следил за их катанием на чемпионатах Европы и мира по телевидению. А уж когда чемпионат Европы проходил в 1970 году в Ленинграде, ходил на все тренировки и соревнования как самый прилежный ученик. Что происходило внутри пары, никому из нас, зрителей, не было известно. Мы видели Иру и Алексея на льду, и там они были единой, мощной, красивой силой.
Я, как и многие другие мои сверстники, сравнивал себя с ними. Что-то копировал. Учился. И иногда думал: а что же мне мешает стать таким же?
В самом деле, что же мне мешало?
Даже сейчас, восстанавливая в памяти весь свой детский и юношеский путь в фигурном катании, полностью ответить на вопрос не могу.
Как и многих других (Ира уже говорила об этом), меня привели в секцию фигурного катания родители. Я рос шустрым, резвым мальчишкой. Спокойно посидеть и минуты не мог. И моя мать рассудила очень просто: чем мальчонке бегать просто так по двору, пусть уж лучше будет на свежем воздухе и при деле.
Правда, когда я впервые в сумерках увидел, как по ярко освещенному лампами льду катаются мальчишки и девчонки, я тут же закричал во весь голос: «Я тоже так хочу!» Так что и мое желание совпало с родительским.
А когда я пошел в школу, каток для занятий фигуристов создали уже в нашем дворе. Мне и ездить никуда не надо было: вышел из подъезда прямо в коньках — и на лед.
Года через два занятия в нашей группе стали серьезнее. Началась хореография. Нагрузки росли. И я немного охладел к фигурному катанию.
К тому же, как и всех мальчишек, меня все больше стали привлекать футбол и хоккей. Я никак не мог выбрать между двумя секциями — фигурного катания и футбола. Дело закончилось спором двух тренеров. Анатолий Никитович Давиден-ко, в группе которого я тренировался, нашел убедительный аргумент:
— Саша в фигурном катании уже первый разряд выполняет, в мастера открытая дорога. В футболе он этого не достиг. Так что не надо мешать идти мальчику к спортивным вершинам...
Я перестал тренироваться в футбольной секции, но эта игра осталась моим увлечением навсегда. И даже сейчас ранним утром я часто иду на футбольное поле, где собираются и другие наши сотрудники, и играю до начала рабочего дня.
С хоккеем было проще. На тех же коньках для фигурного катания сразу после тренировки мы часто оставались на площадке на часок-другой, чтобы наиграться вволю. И опять-таки, уже став чемпионом, я еще много-много лет играл после основных тренировок в хоккей, а весной и в начале сезона, играя, я старался быстрее восстановить или набрать необходимую физическую форму.
С футболом у меня связано одно забавное воспоминание. Накануне первой моей Олимпиады, летом 1975 года, мы с Ирой отдыхали в армейском санатории под Варной. С нами вместе там были хоккеисты Рагулин и Волчков. Футбольного поля в санатории не было, но волейбольных и баскетбольных площадок, окруженных трибунами, оказалось несколько. И мы играли в футбол, соорудив на баскетбольной площадке маленькие ворота.
Удовольствие было колоссальное!
Однажды нас вызвали на бой. Трое болгарских спортсменов — у меня такое впечатление, что это были бывшие футболисты,— предложили поиграть в футбол через волейбольную сетку. Они, вероятно, давно уже освоили эту немудреную игру, изучили все отскоки мяча и научились так подрезать его, что он неизменно попадал точно на незащищенную часть площадки и рикошетировал на трибуны. Мы старались изо всех сил, но безуспешно.
Потом мы предложили поиграть в обычный мини-футбол на баскетбольной площадке. Наши соперники, чья самоуверенность уже получила серьезное подтверждение, немедленно согласились. И были наказаны очень быстро. Огромный защитник Рагулин оказался подвижнее всех. У него вообще был изумительный позиционный «нюх», и он всегда оказывался на том месте, куда летел мяч. Волчков успевал в защите и в нападении. Ну а я, как в ранней юности, был объят неуемной жаждой гола. Словом, разгромили мы друзей-соперников, никаких надежд не оставили им. И даже бесконечные матч-реванши не помогли им отыграться.
Но это так, к слову.
К своим пятнадцати годам я стал уже вполне серьезно относиться к тренировкам. О парном катании я тогда и не помышлял. Мне нравилось быть одиночником, я хорошо прыгал, мне уже поддавались и сложные прыжки. Словом, меня называли перспективным, но — с оглядкой. Почему? Да очень просто: я стал уже «переростком».
В только что открывшуюся школу фигурного катания при Дворце спорта «Юбилейный» меня не приняли. Взяли мальчишек лет одиннадцати-тринадцати, у которых впереди были «широкие перспективы», хотя технически я подготовлен был намного лучше некоторых из них. Обидно было, конечно. А поскольку со льдом в Ленинграде было плохо, если в эту школу не попал, то хоть бросай тренировки.
Анатолий Никитович выручил отличным советом:
— Давай, Саша, переквалифицируемся, переходи в парное катание, там ты в юниорах еще года два кататься будешь. Вот и льда, как перспективному в паре, больше будет. Есть смысл уходить в парное катание, можешь мне поверить...
И я поверил. И хотя жаль было прощаться с одиночным катанием,— ушел. Стал осваивать «смежную профессию», хотя набросить на себя узду парного катания одиночнику поначалу очень нелегко. В партнерши мне тренер предложил Галю Бла-женову. Мы с ней довольно быстро освоили основные элементы, стали регулярно выступать на соревнованиях. На юниорских чемпионатах страны пробились на пьедестал. Этого было достаточно, чтобы тренеры сборной взяли нас на прицел.
Но Галя Блаженова каталась недолго. Она поступила в институт, и ее родители настояли на том, чтобы спорт она бросила. Я вновь остался один.
И опять выручил Анатолий Никитович, добрейшей души человек, всегда готовый прийти на помощь и делом, и хорошим советом.
— Есть для тебя еще одна партнерша. Моя дочь Оля, как та знаешь, тоже в парном катании. Вот и становитесь вместе. Она и прыгает неплохо, и вес у нее небольшой, и к тому же — это я тебе по-отцовски говорю — девочка она старательная, работящая. У вас дело пойдет...
И действительно пошло. Мы выступали с юниорами и со взрослыми. Удачно стартовали в 1971 году на Кубке страны. И снова нас приметили и даже послали вместе со сборной командой страны на показательные выступления в города Сибири. Само i:o себе это было большой честью и доверием, мы так это и оценили, потому что тренироваться стали еще прилежнее.
Могла ли наша пара пойти далеко вперед? Вполне возможно, что да, могла. А вполне возможно, что и затормозилась бы быстро. Все-таки и условия были не те, да и мы сами сверхвысоких задач перед собой не ставили. Мы часто готовились на сборах Центрального совета «Динамо», катались вместе с воспитанниками Е. А. Чайковской — тогда уже чемпионами мира и Европы Людмилой Пахомовой и Александром Горшковым, с призерами первенства Европы — спортивной парой Га«тина Карелина и Георгий Проскурин, с известными уже молодыми танцорами Еленой Жарковой и Геннадием Карпоносовым. Видели, как они трудятся денно и нощно. И не представляли себе, что и мы можем так.
Очень нам тогда помогали советом Карелина и Проскурин. У них опыт уже был огромнейший. И если у нас не получался какой-нибудь элемент, если надо было найти нестандартный подход к нему, придумать любопытную связку, Галя и Георгий всегда охотно открывали нам все известные им секреты парного катания... И спустя много лет, когда мы с Ирой готовились уже к Олимпийским играм 1980 года, именно Проскурин помогал нашему тренеру (он с Тарасовой когда-то катался в паре, даже входил в число сильнейших в мире и Европе) быстро восстановить нас после годичного перерыва для выхода на олимпийский лед.
Говорят, что маршальский жезл лежит в ранце каждого солдата. Лежал он и у меня, только я еще не знал об этом. А первыми увидели это Жук и Роднина и мой тренер — Анатолий Никитович Давиденко. Хотя и не сладко ему было, что наша с Олей пара распадается, а сказал мне честно:
— Надо идти к Жуку. У тебя получится. Я это вижу, а скоро увидят все. Есть у тебя и характер, и техника, а остальное приложится, если выдержишь то, что ждет тебя у Жука. Но ты молодой, сильный, ты только начинаешь, так что выдержишь..,
Я очень рад, что у меня был именно такой тренер, как Анатолий Никитович.
Я ушел из общества «Динамо» в армейский клуб. А спустя десять лет в «Динамо» пришла тренировать молодые спортивные пары Ира. И динамовцы встретили ее с распростертыми объятиями. Помогли. Создали все условия для работы. Так что «динамовский круг» для нас как бы замкнулся...
| 
