 В марте 1979 года мой ученик Владимир Ковалев вернул себе звание чемпиона мира в одиночном катании, которое он впервые завоевал в 1*977 году. Он прервал традицию, которая складывалась в течение последних лет и по которой ни один чемпион мира вновь не поднимался на пьедестал почета. Это одна из самых почетных золотых медалей в нашем виде спорта, поскольку именно в одиночном мужском разряде идет и самая напряженная борьба за призовые места, и уровень спортивной техники самый высокий. У Володи весь его спортивный путь был нелегким и непростым. Об этом я и хочу рассказать сейчас. Но прежде хочу обратить внимание на одну деталь из спортивной биографии Ковалева. Ему удалось то, что никогда не удавалось ни одному фигуристу за рубежом: никогда ни в одной американской или английской, французской или австрийской команде на пьедестал почета, да еще на самую высшую его ступень не поднимался сын простого рабочего, экскаваторщика.
...Был голубой, почти весенний день. Солнце уж%е начинало пригревать, осторожно, как бы с опаской. Снег чуть подтаивал, ровно настолько, чтобы без труда вновь заледенеть ночью и покрыть все тротуары и шоссе ледяной коркой. Поздним вечером после соревнований или тренировок возвращаться в отель на машине было даже страшновато.
Именно в такой день начался чемпионат мира по фигурному катанию в далеком канадском городе Калгари. У меня выступали на чемпионате две танцевальные пары — Пахомова и Горшков, Жаркова и Карпоно-сов. Поскольку в те времена тренеров в составе команды за рубеж выезжало мало, мне поручили шефство над совсем еще юным одиночником Володей Ковалевым. Он только начинал свой путь, особых лавров выступления на чемпионате Европьг-72 и Белой Олимпиады в Саппоро ему не принесли, так что и на этом чемпионате ему надо было только оставить хорошее впечатление у специалистов — для будущего.
Помню гигантский ангар ледового стадиона. Помню гулкие фойе, в которых можно было бы устраивать автогонки — такие они широкие. Помню крохотную стойку кафетерия. Сюда мы приходили вместе с Ковалевым пить кофе во время перерывов между обязательными фигурами: ботинки с коньками брошены в раздевалке, спортивные туфли свободно шлепают на ноге, несколько минут расслабленности, чтобы собраться вновь,
Ковалев не отпускал меня ни на секунду. Он говорил, говорил и говорил. О себе. Об институте. О папе — как нелегко работать экскаваторщиком. О маме, которая ведет дом и которая так хотела бы увидеть его на соревнованиях за рубежом. О том, как надо соревноваться и как не надо. О книгах. И еще о многом, о чем сейчас и не вспомнишь.
Ковалеву нужен был собеседник, который умел бы слушать. При случае и спорить. Но не напоминать ежесекундно о том, что сейчас снова надо будет на босую ногу — чтобы лучше чувствовать лед — натянуть коньки, снова чертить фигуры. А потом вновь ждать объявления судьи-информатора. А потом ехать на очередную тренировку. Он и так все время помнил об этом, и лишнее напоминание было для него каплей, переполнявшей чашу ожидания.
В этот же день прилетел в Калгари мой муж. Самолет приземлился утром, утром же начались и соревнования. Естественно, в аэропорт приехать я не смогла. Муж появился во дворце только тогда, когда фигуристы приступали к третьей «школьной» фигуре. Мы успели сказать друг другу всего несколько слов, когда Ковалев, глядя ясным голубым взором, попросил:
— Анатолий Михайлович, отпустите Елену Анатольевну со мной. Мне она сейчас нужнее всех в мире... Ну пожалуйста!
И мы ушли к ожидавшей нас третьей фигуре. К бронзовой медали за «школу», которую неожиданно для всех завоевал Володя Ковалев.
Он уже и тогда «школьные» фигуры рисовал блестяще. У него были свои манеры. Некоторым казалось, что так, как он чертит, вообще ничего начертить нельзя. Он это делал легко и точно. По-своему. Как ему было удобнее. Главное было не мешать чертить. Я это поняла сразу, все-таки опыт тренерский и житейский был уже за плечами большой.
Я вначале только угадывала характер Ковалева. А потом, уже во время произвольной программы, произошел случай, который приподнял занавес повыше.
Лихой парнишка был тогда Володя. Он улыбался даже после самых сложных прыжков, Радость так и клокотала в нем. Он радовался голубым дням, своему умению кататься. Своей юности. И еще чему-то, что так сложно укладывается в слова, когда тебе восемнадцать лет. И зрители и судьи понимали это. Канадские зрители вообще такие характеры принимают на «ура». Между прочим, за стенами ледового дворца сразу начиналось колоссальное поле для знаменитого родео Калгари.
И Ковалев, покорявший самые сложные прыжки и вращения, был в глазах тысяч зрителей сродни тому ков-бою, который, сверкая белоснежной улыбкой, укрощает взъяренного быка.
Вот резко затормозил Ковалев у борта, где сидят судьи. Озорно улыбнулся арбитру, который ставил ему до этого самые низкие и явно заниженные оценки, на что даже старший арбитр в этой бригаде специально обратил внимание и потребовал большей объективности. Обмен взглядами. Улыбка обоюдная. И вновь Ковалев мчится по просторам катка.
И вот после очередного прыжка с трибуны вдруг возглас на не слишком чистом русском языке:
— Спасибо, Ковалефф!
Ковалев слышит этот возглас. Он звенит в его ушах. И он делает то, что любой другой спортсмен, не сомневаюсь, никогда не сделал бы: он меняет рисунок программы, он вновь мчится к той трибуне, откуда крикнули ему «спасибо», он делает перед ней еще один прыжок и отвечает в полной тишине:
— Пожалуйста!..
Что тут было с публикой! В пять минут стал Ковалев самым любимым спортсменом в Калгари. И никто в те дни не сомневался, что с этого трамплина, который принес ему первую в жизни призовую награду на чемпионате мира, ему прямо на чемпионскую орбиту вылетать. Ведь тогдашнему чемпиону мира Ондрею Непеле и серебряному призеру Сергею Четверухину кататься оставалось совсем недолго, это понимали все.
Нет, не так все получилось. Мы надолго расстались после этого чемпионата. В Москве Ковалева ждала его постоянный тренер Татьяна Александровна Толмачева, которая и моим первым тренером была. Я вообще не думала, что когда-нибудь мои тренерские пути пересекутся с путями фигуриста-одиночника. Тем более Ковалева. Пересеклись. Да еще и при обстоятельствах, скажем прямо, не самых обнадеживающих. И порождены эти обстоятельства были снова-таки характером Володи, который в одних случаях первый помощник ему, а в других — способен и навредить свыше всякой меры.
И здесь мне придется взяться, может быть, за самую сложную часть рассказа. Потому что так же сложен и характер Ковалева, не упрощающийся и с возрастом из-за тех наслоений, которые легли на него за многие годы выступлений на ледовой арене.
История дисквалификации Ковалева в 1972 году была достаточно подробно описана в «Советском спорте», и я не собираюсь сейчас ворошить старые дела. Нарушил спортсмен спортивный режим, и он должен понести за это наказание, потому что, если спортсмен известен, если на него, разинув рты, смотрят юные товарищи по команде, если по нему могут в принципе равняться и более опытные спортсмены, он и ответственность за себя должен нести повышенную. Это аксиома. Наказан спортсмен, значит, наказан и весь вид спорта, который он представляет. Ведь это он его взрастил, выпестовал, а теперь, в самый нужный момент, лишается. А настоящие таланты так редки. Да еще таланты уже признанные.
Дисквалифицирован тогда Ковалев был на целый сезон. На соревнованиях его не видели, только на тренировках. Он старательно учился в институте. Но разве экзамен в институте может заменить экзамен на мировом или европейском первенстве? Тогда-то, думается мне, и лег на характер Ковалева тот психологический пласт, который так и не удалось впоследствии счистить до конца. Улыбка исчезла с его лица, а вместе с ней та юношеская легкость и непосредственность, которые легко могли перерасти во взрослую открытость, широту.
Публикации в печати только усугубили ситуацию. Из них Ковалев представал перед читателями крайне односторонне и негативно. А ведь это было совсем не так. Паренек из рабочей семьи знал цену труду, преклонялся перед ним и, что самое главное, умел трудиться. Именно это качество при всех талантах и физической одаренности и помогло Татьяне Александровне Толмачевой так быстро поднять его по лестнице успеха. Несправедливые обвинения в таком возрасте становятся обидами почти космическими, которые перекрывают и справедливость наказания.
Год, который провел Ковалев вне большого спорта, был для него тяжелым испытанием. Он выстоял. Он вернулся. Но, повторяю, уже не прежним Ковалевым.
И тут он сделал вторую свою ошибку. Уж и не знаю, чем или кем она была ему подсказана. Ковалев решил оставить своего первого тренера Т. А. Толмачеву и начать готовиться к соревнованиям под руководством Сергея Четверухина, самого известного в то время нашего одиночника, который в 1973 году в ранге серебряного призера чемпионата мира и Европы закончил свои выступления.
Это была очень серьезная ошибка, и я до сих пор не могу понять, почему никто в то время не остановил Володю, не объяснил ему, к чему может привести такая смена тренеров. Ведь все это могло, и на какое-то время, к счастью короткое, обернулось большой потерей для нашего одиночного катания.
Почему я считаю переход Ковалева к Четверухину ошибкой, я сейчас постараюсь объяснить: читатель должен знать, в чем тут корень вопроса. Много лет назад один из самых известных тренеров мира, француженка Жакелин Водекран, приезжала в Москву, и мы вместе с ней работали на одном льду. В течение трех недель я, тогда еще довольно молодой тренер, только выведший в чемпионы Пахомову и Горшкова, могла досыта наговориться с тренером, за спиной которого были уже десятки лет работы и многие чемпионы. Вот именно тогда я впервые и услышала от Водекран такую фразу;
«Великие спортсмены очень редко становятся великими тренерами. Они так много сил вложили в самих себя, что с трудом понимают других. А тренер должен быть гибким, должен уметь перевоплощаться, должен, отдавая всего себя другому, не заменять собой этого другого. Посмотрите вокруг и ответьте мне: кто из бывших мировых чемпионов подготовил новых чемпионов? Не знаете? И я не знаю...»
Я записала тогда этот разговор с Водекран практически дословно и всегда помню о нем. Мои наблюдения в течение долгих лет только подтверждают то, что говорила мне она тогда. И даже если случится на моем пути пример, опровергающий заключение Водекран, то это будет только исключение, подтверждающее существующее до сих пор правило.
Эксперимент с передачей Ковалева Четверухину, который был осуществлен с легкостью необыкновенной (хотя обычно такого рода переходы связаны с длительными и сложными процедурами, в особенности если речь идет о спортсменах, которые в принципе смогут бороться за олимпийские награды), наград и оваций экспериментаторам не принес. На чемпионатах Европы и мира 1974 года Владимир Ковалев оказался четвертым, проиграв всем тем, у кого.он раньше легко выигрывал. И добро, если бы это был спортсмен, уходящий с арены, чье присутствие и чей опыт нужны команде для того, чтобы смена поколений не прошла болезненно, -чтобы передача эстафеты осуществилась на ходу и с наибольшей эффективностью. В нашем ведь случае это был двадцатилетний парень, в полном расцвете своих сил и дарования.
Все специалисты в 1974 году отметили несвойственный Ковалеву стиль катания, отсутствие той легкости и своеобразности, которые делают его выступления запоминающимися. Четверухин сразу же, оказывается, изменил весь характер тренировок Ковалева. Свои методы тренировки он начал применять на ученике, человеке с уже сложившимися вкусами, привычками, спортивными стереотипами. Ломка их немедленно дала себя знать потерей многих сложных прыжков, неуверенностью на поле, неточным почерком при ответах по «школьной» программе.
Я не хочу устраивать разносную критику методам Сергея Четверухина: он ведь свято верил в то, что он может с помощью своих собственных, сложившихся под влиянием С. А. Жука приемов, поднять высоко-высоко и В. Ковалева. Ведь не случайно, а с помощью хорошо апробированных методов он сам, Сергей Четверухин, собрал такой огромный запас наград на всех состязаниях. Тогда почему же не попробовать их и на Ковалеве?
Да потому только, что существует старая как мир истина: что хорошо одному, может принести гибель другому. Если сам Четверухин об этой истине, известной, скажем, не только врачам, но и каждому более-менее опытному тренеру, который тоже в своей профессии имеет что-то сродни врачу, не знал, почему же другие ему об этом не напомнили?
Не знаю. Просто не могу ответить на этот вопрос. Но подозреваю, что никто не поправил Четверухина (и тем самым тогда нанес ему страшный удар, потому что Четверухин так и не смог оправиться от потрясений 1974 года и вскоре ушел в балет на льду) еще и потому, что уверены были: не оскудевает наше фигурное катание яркими талантами, и так будет вечно. Ах, какое это заблуждение! В любом виде спорта бывают свои подъемы и спады, в любом виде спорта тренеры тоже приходят и уходят с пика своей формы, и не исключено, что так когда-нибудь случится и в фигурном катании, если подобные убеждения будут оставаться в живых. Во всяком случае, сейчас, когда я пишу эти строки (в 1979 году), в мужском одиночном катании у нас наметился такой спад, что я даже затрудняюсь ответить, сможем ли вскоре повторить успехи 1972 или 1975 годов, когда у нас за призовые места на чемпионатах мира боролись и завоевывали их сразу два фигуриста.
Помню, как шли мы после окончания состязаний танцевальных пар в Загребе в 1974 году. Мы возвращались счастливыми: Л. Пахомова и А. Горшков вновь стали мировыми чемпионами, а Н. Линичук и Г. Карпо-носов — впервые — бронзовыми призерами. Мы шутили, веселились и, когда уже подходили к нашему отелю, увидели, как из мрака возникла чья-то фигура и направилась к нам. Это был Володя Ковалев. Лицо у него было осунувшееся, несчастное. «Поговорите хоть вы со мной. Тренер уже четвертый день молчит. «Так лучше собираются перед стартом», — сказал мне в тот день, когда мы сюда приехали. Соревнования уже закончились, а он все не разговаривает. Не могу больше...»
Мы взяли Володю с собой. А вскоре он возвратился к своему первому тренеру и попросил меня тоже работать с ним. Так образовался в те годы тренерский дуэт, который вывел Ковалева к чемпионской медали — первой в нашей истории выступлений на чемпионатах Европы, к серебряным наградам на Олимпиаде в Инсбруке и первенстах мира 1975, 1976 годов.
Тренер, поднимаясь со своими учениками на какую-нибудь новую высоту, учится вместе с ними, учится — мы не должны забывать и об этом — и у них самих. Работа с Ковалевым многому научила меня. Прежде всего я должна была вновь засесть за изучение «школы» одиночного катания. В свое время я знала ее неплохо как спортсменка-одиночница. Но те старые знания сегодня были явно недостаточными. И вот уже добрых пять лет я почти каждый день рано утром выхожу на лед, чтобы в течение трех часов выступать в роли представителя ОТК, принимающего готовую «продукцию», и одновременно консультанта, к которому обращаются за советом, если в выпуске этой «продукции» начинаются перебои;
Работать с одиночниками вообще трудно. Приведу только график их тренировок, и вы все поймете сами. На лед для тренировки «школы» надо выходить в семь часов. Это значит, что Ковалеву надо подняться в 5.30 утра, чтобы успеть сделать небольшую зарядку, позавтракать и успеть добраться до катка.
После трех часов «школьных» упражнений Ковалев иногда еще остается на следующую мою тренировку, когда на лед выходят Лииичук и Карпоносов, Зуева и Витман и молодые фигуристы. Ему выделяется небольшой пятачок, чтобы потренировать «петли» — миниатюрные фигуры, которые занимают на льду мало места.
Потом наступает перерыв до вечера, до 6 или 7 часов. Затем два часа мы отдаем короткой и произвольной программам. Здесь сложные прыжки, каскады прыжков, комбинации вращений, сложнейшие шаги. Места на катке требуется много, потому что скорость у одиночников огромная и отвлекать их во время захода на прыжок не должно ничто и никто. Поэтому мы и стараемся, чтобы вместе с Ковалевым на тренировке были только два-три спортсмена, уже достаточно опытных, чтобы не мешать.
Когда мы работали вместе с Татьяной Александровной (до сезона 1977 года), можно было так распределить силы и время, чтобы создавать «окна» чаще всего по утрам, больше использовать мое личное свободное время для работы с музыкой. Но все последние годы личного свободного времени практически нет. И если я хочу попасть в театр на новый спектакль, если мне просто необходимо увидеть балетную премьеру, я все-таки вынуждена пропускать какую-то тренировку. Если у спортсменов есть «скользящий график» выходных, то у меня его нет уже много и много лет. И когда они появятся,— не знаю.
Работа с одиночниками имеет свои, так сказать, отличительные черты. И тренеру, который так долго сталкивался только с парным катанием и танцами, приходится не только влезать в другую технику, но и в другую психологию и тренировки, и состязаний.
Там, где есть партнеры, где есть пара, тренеру часто приходится быть дирижером, регулировщиком, ведь подгонка партнеров друг к другу, совмещение векторов их сил и дарований — уже сама по себе сложнейшая проблема. Очень часто в паре эмоции направлены от одного партнера к другому. Они поочередно служат друг для друга как бы эмоциональным громоотводом, волногасителем. Это в какой-то мере облегчает положение тренера (я не беру здесь тот крайний случай, когда партнеры объединяются и начинают в штыки встречать предложения и указания тренера — это уже конец всякой работе, и надо расходиться как можно быстрее, пока трещины не превратились в пропасти).
Не то в одиночном катании. Здесь эмоции накапливаются и нет никаких громоотводов. Не получается фигура, не получается прыжок. Одна попытка, другая, третья. Нет, не то. Почему? Ведь еще вчера все получалось так ладно.
Тренер видит и понимает, что происходит. Он говорит об этом спортсмену, он должен сказать, чтобы не потерять драгоценное время, чтобы не создать ошибочный стереотип движения. Но фигурист слишком возбужден своими неудачами. Он не может в этот момент заниматься самокритикой-и глубоким анализом. Тем более что он не сомневается в том, что он все делает правильно, не хуже, чем вчера или позавчера, а результат — противоположный. И советы тренера идут мимо, не принимаются. Они только еще больше утверждают нервозность.
Нужны особые слова. Может, даже особое молчание.
Один жест. Или улыбка. И что, если и резкое слово? Если самая обыкновенная «подначка»?
Блуждание в темноте. Ариаднова нить собственного опыта часто теряется. Подсказок здесь тренеру нет никаких. Чужая душа — потемки, и нам надо осветить ее, в минуты невезения, отчаяния дать луч надежды. Главное — не дать одиночнику замкнуться на себе, заниматься тем, что я называю самоедством, когда человек остается один на один с собой, и при этом справиться с собой не может.
Сколько я видела драм из-за того, что одиночник оставлен в одиночестве. И потому, когда слышу вопрос: «Что это ты на соревнованиях и предстартовых тренировках все время с Ковалевым, почему не отпускаешь его от себя, что он, мальчик маленький?» — я только улыбаюсь и мысленно предлагаю спрашивающему стать на мое место.
Ковалев здесь ничем в принципе не отличается от своих коллег. Может, только и в своем неприятии одиночества он ярче других?
Он любит окружать себя мальчишками. Любит, чтобы они ездили за ним и прислушивались к каждому замечанию. Он заботлив тогда, он даже собственную тренировку забывает на несколько минут, чтобы показать юному фигуристу, в чем корень его ошибки. Но только не вздумай, мальчишка, спорить с ним! Принимай совет или не принимай, это твое дело. Но если уж принимаешь, то думай, анализируй, подгоняй под себя и... помалкивай.
Я как-то слышала его разговор с одним парнишкой, который очень хотел попасть в мою группу. Ковалев говорил ему приблизительно следующее: «Вот ты все говоришь — хочу попасть к Чайковской, хочу попасть к Чайковской, и думаешь — попаду и дело сделано, я уже в сборной. Дурак ты несмышленый. Что, Чайковская за тебя кататься будет? Или соревноваться на лед выйдет за тебя? Нет, ты сам кататься должен, сам характер свой в борьбе показывать обязан, тогда и порядок будет».
Обидно для тренера? Его заслуги преуменьшает?
Ничего подобного. Именно то, о чем говорил Ковалев, и нужно мне в спортсмене. Особенно в одиночнике. К его характеру, к его работоспособности, к его пониманию фигурного катания я добавлю свое, и от этой накрепко сцементированной общности характеров, трудолюбия, понимания своих задач и родится то, что мы называем Большим Спортивным Результатом.
С первых дней нашей общей работы я занималась только одним: я хотела сохранить в Ковалеве все то лучшее, что он уже имел и что еще хранилось в нем. Создать для него программы, в которых он мог бы выразить самого себя. Создав их, побороться за то, чтобы Володя понял смысл и содержание этих композиций, чтобы он почувствовал их своими, чтобы не растратил свои силы и эмоции по пути к главным стартам.
Позволю себе сказать, что именно в одиночном катании в течение многих лет идет самая напряженная борьба за высшие титулы. Такого соперничества давно уже не знают ни танцы, ни парное катание, ни тем более женское одиночное катание. Судите сами: начиная с 1973 года чемпионы мира у мужчин меняются ежегодно. После Ондрея Непелы на высшую ступеньку поднимались: Ян Хоффман из ГДР, Сергей Волков, Джон Карри из Великобритании, Владимир Ковалев, Чарльз Тикнер из США. И тенденция эта, думается, сохранится и в ближайшем будущем, потому что ежегодно в борьбе за призовые места на чемпионатах мира участвуют как минимум четыре-пять фигуристов. И каждый год имена претендентов меняются, остаются пока неизменно только Ян Хоффман и Владимир Ковалев.
Конечно, длительная борьба в элите не могла не сказаться на Володе. Тяжесть, которую он несет как лидер команды, с каждым годом не только не уменьшается, но еще и увеличивается, потому что он несет ее, по существу, в одиночку и его молодые товарищи его поддерживают пока явно недостаточно. В том же 1979 предолимпийском году, когда чемпионом страны стал Константин Кокора, он ведь на чемпионате Европы очутился... на 12-м месте после «школы». То же получилось и на чемпионате мира. С такой позиции на штурм призовых мест уже не бросишься. И приходится Ковалеву воевать в окружении нескольких зарубежных одиночников, воевать с ними, с судьями, с самим собой, в конце концов, потому что нет еще у нас таких средств и специалистов, которые помогли бы забыть спортсмену хотя бы на время о той ответственности, что лежит на нем, а забыть об этом просто необходимо, если хочешь вновь почувствовать свежесть, раскованность, естественность.
Какова цена таких волевых усилий — один бог знает. Я имею возможность увидеть спортсмена и через несколько минут после финиша, и через несколько часов, дней, недель и месяцев. И знаю, что пустота в душе заполняется очень медленно. Гораздо медленнее, чем, скажем, у меня, тренера. Когда цель достигнута, когда сделано: все, что хотела, я просто делаю сразу следующий шаг и начинаю думать только о будущем. Но у моих учеников этот переход осуществляется не так. И труднее всего он дается Ковалеву.
Каких-нибудь полчаса на Олимпийских играх в Инсбруке на чаше весов жизни могли бы перевесить годы и годы. Ковалев после двух дней соревнований был отодвинут на четвертую позицию. С нее очень трудно уйти вперед за счет произвольного катания: хотя и очень велика его цена, но и у судей уже инерция отношения к спортсмену выработалась, и сломить ее дано не каж- дому.
Ковалев должен был стартовать впереди своих главных соперников, но позади уже четко намеченного лидера — англичанина Джона Карри, ставшего незадолго до этого чемпионом Европы. Днем я вынуждена была уехать на тренировку своих танцевальных пар, а Володю отправила в кинозал олимпийской деревни вместе со своим мужем. Мы встретились только через несколько часов, уже в ледовом дворце, незадолго до старта.
— Ну как провели время? — спросила я у мужа.
— По-моему, получилось — лучше не придумаешь. Показывали двухсерийный боевик. Главный герой — каратист. Он дерется и один на один, и один против двух, трех, а в конце концов — и против целой школы каратэ и побеждает. Трюков множество. Переживаний уйма. Ковалев сам готов был ввязаться в драку на стороне героя. Так что у него сейчас заряд самый боевой...
Час — если не больше — Ковалев пересказывал мне сюжет фильма. Даже приемы демонстрировал. Глаза сверкали. Весь упругий, жесткий, готовый к прыжку, броску, удару. За соревнованиями и не следит. Кто там какие оценки получает — даже не интересуется.
И вот наступает черед сильнейшей группы выходить на лед. Разминка — как одна минута. Прыжки только-только успели размять.
Карри катается хорошо. И овацию ему устраивают как чемпиону. Английская делегация просто неистовствует. Цветы сыплются на лед. А Володя, между прочим, уже стоит на льду. Крутится возле бортика. Его эта овация, вижу, заставляет побледнеть. Желваки на скулах играют. На цветочки, на букетики Ковалев поглядывает. Как барьеры они для него перед выходом на финишную прямую. Барьеры неожиданные, злящие.
Собрал цветы Карри. Унес их в раздевалку. Лепестки все подобрали. И Ковалев наконец приглашен на старт. Тут он им и показал все приемы. Весь комплект тройных прыжков, имевшийся в его распоряжении. Первоклассные вращения. Скорость огромную, азарт неуемный. И как в 1972 году в середине программы улыбнулся! •
Оценки были очень высокие, хотя и ниже, чем у Карри. А дальше от нас уже ничего не зависело. И мы могли только ждать, ждать и ждать. И это ожидание было намного хуже иного старта.
Мы смотрели на экран, на котором ЭВМ сиюминутно, как только судьи показывали оценки, расставляла спортсменов по своим местам. Шесть минут — наверху строчка Карри, а под ней Ковалева. Шесть минут — вверху строчка Карри, а под ней Хоффмана. Шесть минут — и снова свистопляска строчек. Ковалева бросает вверх и вниз — мнения судей по каждому спортсмену расходятся, и это лихорадит весь «экипаж».
Уже почти никого нет на старте. Делегация ГДР за кулисами стреляет шампанским: Ян Хоффман — серебряный! Ах нет, еще один участник, последний, и вновь прыгают строчки, вновь ЭВМ суетится, выдавая завершающую информацию. Строчка Ковалева летит высоко вверх, на второе место, уступая первое только Карри и опережая строчки канадца Толлера Кренстона и Яна Хоффмана. Это уже все.
Постойте перед таким монитором на Олимпийских играх, когда ты уже сказал свое слово и сказал его хорошо, да только от тебя уже ничто не зависит. И твоей спортивной судьбой играют другие. Постойте, и вы поймете жизненную цену этих минут!
Ну а если бы Ковалев не пошел в кино, если бы перед тренировкой все шло, как обычно?— спросит дотошный читатель. И я ему отвечу, что почти наверняка Ковалев выступил бы так же. Просто раздражитель для того, чтобы сконцентрировать свою волю в мощный кулак, был бы найден им или нами, это уже не имеет значения, другой. Приемы психологические разные бывают, важно, чтобы применялись они вовремя и безошибочно.
Нечто подобное происходило с Ковалевым и на чемпионате Европы 1979 года. Помню, как стояли мы у телемонитора и смотрели, как скачут оценки и строчки в итоговой таблице. До самого последнего участника Володя стоял выше всех. Последний — француз •— казалось, вовсе не участвовал в борьбе за призовые награды и никакого отношения к судьбе Володиной золотой медали не имел. Ан нет... Когда уже часть телеграфных агентств передала, что Ко.валев — новый чемпион Европы, когда часть телекомпаний закончила передачи на свои страны, сообщив зрителям, что Ковалев первый, финишировал последний участник, и строчка с фамилией «Ковалев» отодвинулась на второе место. Оказалось, что французский арбитр А. Кальма (в прошлом чемпион мира) поставил (и его голос был единственным в судейской бригаде) своего соотечественника даже выше Ковалева. Именно этот голос и оказался решающим в борьбе равных соперников, и Ян Хоффман стал чемпионом.
Это были очень тяжелые минуты... Победа уже в руках. Ты ее завоевал в таком поединке, которого не видели ни в одном другом разряде фигурного катания на этом чемпионате. Й вот одна ошибка, одно решение, которое никак не назовешь объективным, лишает тебя победы. Обидно, что и говорить. И для другого могло бы это обернуться даже психологической трагедией. Но, как я уже говорила, только не для Ковалева. Этот случай лишь подогрел его, дал дополнительные резервы эмоциональной устойчивости и хладнокровного азарта.
О том, что Ковалев выиграл затем чемпионат мира практически досрочно, много писали газетные обозреватели. И это действительно так. Судьба чемпионской медали была решена во второй день, когда одиночники исполняли короткую программу. Это очень серьезный экзамен —• и даже не столько на технику, сколько на устойчивость, на психологическую закалку.
Жребий дал удачный для нас стартовый номер. Я вообще люблю, когда Ковалев стартует раньше основных соперников. Хотя и кажется это более эффектным — выходить на лед в конце, после всех конкурентов, но на деле оборачивается страшным напряжением; а во-вторых, охлаждением мышц: разминка ведь была почти за час до проката программы.
Итак, Ковалев вышел на старт первым в группе сильнейших. Короткая программа-79 была лучшим из наших произведений на эту «тему». Стремительная, энергичная, очень выразительная, она «заводила» и зал и судей. Каскад с тройным прыжком Володя выполнил так легко, как будто это самый ординарный элемент. И вращения, и в особенности дорожка шагов были легкими и абсолютно непринужденными. Оценки оказались высокими, хотя чувствовалось, что судьи не очень-то щедры: все-таки катается первый из сильнейших.
А дальше, увидев, как прокатался Ковалев, дрогнули все его главные конкуренты. Срывает элемент Хоффман. Чуть не падает — тоже на обязательном элементе — Казенс. Грубо ошибается американец, чемпион мира 1978 года Чарльз Тикнер...
Но мы все это знаем только из рассказов. Мы в это время не смотрим ни одно выступление соперников. Мы гуляем по парку и кормим птичек. Картинка почти идиллическая, и кажется, что соревнования нас теперь больше не интересуют.
Это замечательная черта спортивного характера, когда человек может вот так переключать всю свою психику и давать отдых эмоциям. Ковалев такое спортивное переключение осуществляет быстро, и это помогает ему сохранять свежесть в те дни, когда он находится на пике формы, когда он полностью готов к самой сложной борьбе.
Когда мы вернулись в зал, навстречу нам бросились тренеры и спортсмены, и все показывали: «Ковалев — первый!» На следующий день была произвольная программа. От Ковалева требовалось только одно: спокойно, без заметных срывов показать то, что создано нами для сезона-79. И хотя обстановка была уже сравнительно спокойной, дрогнуть иной фигурист мог бы даже и в такой ситуации. А Володя и «последний раунд» провел на одном дыхании, не оставив соперникам никаких шансов, хотя и катался он последним. Катался, когда мышцы уже начали остывать. Катался, когда даже один отзвук чужих оваций может заставить резонировать струны эмоций.
Я вот не раз слышала от одного из деятелей нашего вида спорта, что-де Ковалеву спокойная жизнь противопоказана. Его надо все время терзать, ставить в экстремальные условия, злить даже — и тогда он катается лучше.
Если вдуматься, ужасающе безнравственная точка зрения. И я всегда, как могла, старалась не дать этому человеку в течение сезона проявить свой — «организаторский талант» на Ковалеве. Жаль, что сквозь наши оборонительные редуты нет-нет да и перелетали его снаряды. И Ковалев действительно злился, действительно собирался, действительно показывал результаты. И при этом до дна вычерпывал лимит и физических и моральных сил. Они ведь не беспредельны. Они ведь тоже нуждаются в чутком пополнении. И не только тренер обязан заботиться об этом. Был помоложе Ковалев, и такие вспышки проходили как бы бесследно, а как минуло 25 (вообще-то возраст расцвета молодого человека, а в спорте, если начал рано, — уже ветеран!), так собираться стало труднее. Просто тяжело. А от него требуют беспрерывной готовности. А его при случае вновь не прочь бросить под соперников, которым он не только никогда у нас в стране не проигрывал, но никогда при международном судействе, пусть и не до конца объективном, не уступал. Не тот класс. А все же бросают: чтобы был предельно мобилизован потом, чтобы не зазнавался, чтобы... Да мало что еще можно сказать, чтобы оправдать свои поступки, противопоказанные нормальному педагогическому процессу?
А тренер после таких «решений» — расхлебывай. Тренер защищай справедливость. Тренер объясняй своему ученику, что это исключение, что таких горе-руководителей рано или поздно накажут. Но, пока накажут, пока разберутся, много в спорте воды утечет, а с ней и результатов. Много нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются, погибнет. И у ученика, и у тренера.
Я всегда была против того, чтобы тому или иному спортсмену, одаренному и талантливому, искусственно открывали дорогу вверх. Ценить талант —да, гранить его — да, воспитывать — да. Нет, нет и нет — устранению его соперников, его товарищей по команде методами, ничего общего со спортивной борьбой не имеющими. Пусть путь каждого будет трудным, пусть характер закаляется в борьбе, и пусть при этом не будет дополнительного усложнения этого пути, дополнительных препятствий. Иначе мы измотаем спортсменов. Иначе мы в нужный момент, как бы талантлива русская земля ни была, их недосчитаем!
Помню, как из года в год устраивали «зеленую улицу» у нас дома Юрию Овчинникову. Слов нет, талантливейший человек. Но кого не испортит такая домашняя нетребовательность, которая проявлялась из года в год к нему? Дома чемпион, дома овации. Приехал на чемпионат Европы или мира, не говорю уже об Олимпиадах, и... неузнаваем Овчинников, когда надо доказывать свое преимущество, утверждать свой талант. Потенциальный чемпион мира, олимпийский чемпион лишь однажды завоевал бронзовую медаль на чемпионате Европы, да еще однажды замкнул шестерку сильнейших на чемпионатах мира.
Спорт суров и требователен. Он каждому в итоге воздает по заслугам. Спорт обмануть нельзя. Здесь нет приписок, здесь не скроешь недовыполнение плана.
Вспомним хотя бы 1975 год. Чемпионат страны в Киеве. Полный, казалось бы, триумф Овчинникова. И в «школе» он только чуть-чуть проиграл Ковалеву и Волкову. И в короткой и произвольной обыграл их вчистую. Стал лидером. А я сказала бы, калифом на час. Уже на чемпионате Европы расстановка сил резко изменилась. Если в Киеве вслед за Овчинниковым шли Волков и Ковалев, то на чемпионате Европы Овчинников и Волков шли за Ковалевым (1, 3 и 4-е места). А в Колорадо-Спрингс золотая медаль чемпиона мира досталась в острейшей борьбе Волкову, а Ковалеву серебряная. А где Овчинников? Он всего лишь шестой, и это его личный рекорд на чемпионатах мира.
Вот и анализируйте, почему так получилось. Что было и есть у Ковалева и чего так и не выработал в себе Овчинников? Конечно, Ковалев — человек и спортсмен нестандартный. Это очевидно. Это не требует доказательств. И некоторые его поступки нелогичны и даже как бы непредсказуемы. Одни вызывают недоумение, другие — раздражение. Я стараюсь всякий раз понять, что двигало моим спортсменом в том или ином случае, какова психологическая подоплека событий. Ответы получаю разные и не всегда меня полностью удовлетворяющие. Но какую-то общую логику поступков и действий Володи все-таки нахожу. В частности, пришла я к такому логическому знаменателю: Ковалев, как и многие другие большие спортсмены, годами творит свой спортивный подвиг. И что делать, если характеру и темпераменту иной раз тесно в теле, если хочется человеку такое сотворить!..
Трудно тренеру Ковалева. И я иной раз подумаю: ну за что же мне такой каторжный труд, за что тяжесть такая на моих не очень-то сильных женских плечах, тяжесть сразу двух первых олимпийских номеров команды, которые заключают в себе три совершенно разных человеческих и спортивных характера, судьбы?
А потом отойду потихоньку и даже порадуюсь, что свела меня жизнь с такими ребятами и что пройдут годы, а останется в них и кусочек моей души, частичка моего жизненного опыта, моего видения и понимания спорта и искусства. И верю я еще ив то, что мой опыт, моя работа помогут Ковалеву и после фигурного катания найти себе великое, всепоглощающее дело по душе.
|
